Принцесса видела до самого горизонта равнину и молчаливую реку с темно-синими водами; черный замок Малвеи тянулся к небесам всеми своими башнями, и сурово взирали на него небеса. Мир, представший перед Кармезиной, был огромен и наполнен самыми разными вещами. И только Тиранта не было сейчас в этом мире.

Отраженный в слезах принцессы, мир задрожал и вдруг обрушился, пролился из глаз, на мгновение перестав существовать.

— Где он? — спросила Кармезина.

— Мы приближаемся к лагерю севастократора, принцесса, — ответила Эстефания. — Вот я и подумала: лучше бы вам заранее снять повязку, не то Бог знает что о вас могут подумать! Решат, что с вами приключилась какая-нибудь глазная болезнь, а это было бы постыдно.

— Я больна от любви, — сказала Кармезина. — Но вы правы, верный друг, об этом лучше не знать посторонним людям.

И она приказала своему перламутровому воинству трубить в рога и стучать в барабанчики.

Лагерь Тиранта оказался почти пуст: императора и его свиту встретили лишь пажи, которым севастократор приказал оставаться на месте, да еще несколько десятков раненых, не способных сесть на коней. Государь и Кармезина бок о бок поехали через лагерь, с интересом и волнением осматриваясь по сторонам. Они видели костры и палатки, загон для лошадей и то место, где содержались раненые.

Сопровождавший их паж объяснил:

— Севастократор со всей конницей отбыл нынче в ночь.

— Отведите меня в его палатку, — приказала Кармезина, и это было исполнено.

Опираясь на руку Эстефании, Кармезина ступила в шатер, сшитый из светлого и яркого шелка, и, сама того не зная, повторила слова пажа Сверчка:

— Как здесь ясно и светло! Кто это придумал шить шатры из подобной ткани? Входишь сюда и как будто попадаешь в другой мир. Если снаружи пасмурно и идет дождь, здесь все весело и пестро; а если снаружи светит солнце, то здесь словно внутри витража!

И она уселась посреди шатра прямо на постель Тиранта.

Одеяло оказалось еще теплым, а подушка хранила в себе все вздохи и шепоты, так что Кармезина, прижавшись к ней ухом, отчетливо расслышала собственное имя. И от этого кровь быстрее побежала по ее жилам, а щеки вспыхнули.

Она поскорее села прямо и стала рассматривать вещи Тиранта, бывшие в шатре. Большой сундук стоял открытым; там лежали рубахи, сюрко и прочие предметы одежды, перечислять которые было бы излишним.

— Счастливые, — сказала Кармезина, обращаясь к ним, — вы прикасаетесь к его телу, когда захотите, и можете обнимать его и прижиматься к нему; вы разделяете с ним опасности и досуг, вы впитываете в себя каждый его вдох. И даже когда вы просто лежите в сундуке, вы все равно принадлежите ему и никому другому. Как я завидую вам!

Она встала и прошлась по шатру.

— У франков, я знаю, есть такой обычай, — продолжала она, — что влюбленный рыцарь принимает ванну в той же воде, в какой мылась его возлюбленная. Я же хочу дышать тем же воздухом, что остался после него; ведь узнать об этом он никак не сможет, так что моя честь останется незапятнанной!

И она принялась втягивать в себя воздух, то носом, то ртом, отчего грудь ее волновалась, ноздри расширялись, а глаза опять наполнились слезами, и в конце концов Кармезина выбежала из шатра так поспешно, как будто некий незримый волк кусал ее за пятки.

Голова у нее кружилась, так что Эстефании пришлось подхватить свою царственную подругу за талию и обнять, ожидая, пока она придет в себя.

Император между тем отправил пажа к сеньору Малвеи.

— К счастью, владелец замка сейчас находится там, — объяснил государь дочери. — Полагаю, он скоро прибудет и объяснит нам все происходящее.

Действительно, господин Малвеи вскорости примчался в лагерь. С первого же взгляда этот сеньор сердечно располагал к себе — довольно было посмотреть на его широкоскулое круглое лицо, чтобы проникнуться к нему полным доверием.

Он прискакал верхом из своего замка и тотчас стал упрашивать императора, его дочь и всех дам перейти в Малвеи, поскольку только там они будут в полной безопасности.

— Неужели севастократор не сумеет оградить нас от беды? — спросила Кармезина, вскинув голову. — Мне-то казалось, что этот доблестный рыцарь своими великими подвигами выстроил вокруг меня каменную стену.

— И это истинная правда, — отозвался сеньор Малвеи, — о чем мне хорошо известно: ведь и я сам сражался в его войске, а сейчас под его началом находится мой единственный сын Ипполит, и мы оба считаем это за великую честь. Вынужден сознаться, ваше величество, — тут сеньор Малвеи поклонился императору, — я солгал: на самом деле мне лишь хотелось, чтобы ваше величество и ее высочество вошли под мой кров и освятили своим пребыванием мой замок. А для этого я схватился за первый же подходящий предлог.

— Что ж, — сказал император с улыбкой, — прощаю вам вашу ложь и принимаю ваше приглашение.

И с этим государь велел всей своей свите садиться на лошадей, и принцесса с жемчужным воинством последовала его примеру.

Сперва ей не хотелось покидать лагерь, но сеньор Малвеи недаром имел сына одних лет с Тирантом. Он приблизился к принцессе и тихо проговорил так, что слышала его она одна:

— С крыши самой высокой из башен моего замка хорошо видно то место, куда сейчас направился севастократор.

— Я отправилась на поле брани для того, чтобы научиться преодолевать страх! — воскликнула принцесса. — Будучи наследницей империи, я не должна пугаться ни разговоров о войне, ни самой войны. И к тому же мне предстоит командовать битвами, так что посмотреть на битву будет для меня весьма полезно. Что ж, покоряюсь необходимости — и еду. Мое место — на крыше вашей самой высокой башни!

И она уселась в седло, а солнце обласкало корону на ее шлеме, и разноцветные искры брызнули на лицо сеньора Малвеи.

Тирант был человеком севера и тьмы; такое случается с теми, кто появился на Божий свет на грани суток, в тот самый миг, когда колокол только что отзвучал и в воздухе дрожит воспоминание о полуночном звоне.

Ночь была самым старинным другом Тиранта; он помнил ее с самого раннего младенчества и никогда не страшился. Его Ангел имел полупрозрачные дымчатые крылья, очень легкие и прохладные. Благодаря этому Тирант без особенного труда различал, где злое, а где доброе, ведь он знал, что злое не всегда таится в темноте, а доброе не всегда является на свет.

И что бы ни происходило вокруг, Тирант всегда мог с точностью определить то мгновение, когда наступала полночь.

В материнских недрах спасительной темноты рыцари в доспехах, полностью вооруженные, сели на коней. Каждый имел при себе запасы еды и овса на один день.

По приказанию севастократора все рыцари были одеты как можно богаче. На многих шлемах сверкали обручи, осыпанные драгоценными камнями; самоцветы были вделаны и в кирасы, и в рукояти мечей; золотые пластины облепляли перевязи, пояса, конские попоны; упряжь также обзавелась множеством блях. Тирант внимательно следил за тем, чтобы каждый из его рыцарей немногим отличался от сундука с женскими украшениями. А если кому-то не хватало самоцветов или же этот рыцарь попросту жадничал, то севастократор щедрой рукой отдавал ему свои собственные сокровища.

Для этой цели он разломал несколько роскошных цепей и ожерелий, не говоря уж о множестве самоцветов, хранившихся у него в ларце.

— Наш севастократор щедр, но глуп, — сказал один из рыцарей, глядя, как Тирант без вопросов и раздумий одаряет всех изумрудами и рубинами. — Разве он не знает, что у всех этих сеньоров имеются собственные украшения? Они просто жалеют надевать в бой дорогие вещи и вынуждают севастократора опустошать шкатулки с драгоценностями.

Но Тирант с полным безразличием расставался с камнями и золотом.

— Мне довольно той рубашки, которую я ношу поверх доспеха, — сказал он. — Но все вы должны выглядеть так, чтобы при одном взгляде на вас у турок заболели глаза.