Лохмотья свисали с его тела, и в этом тряпье трудно было узнать некогда роскошное одеяние. Оно все было измазано черными слезами, только теперь слезы эти были не лживыми, а самыми искренними, ибо исторгались из глаз сожалениями о собственной судьбе.

Руки и ноги Алби по приказанию императора были закованы в железо, но за время своего заключения оруженосец так исхудал, что кандалы начали ерзать по его запястьям и щиколоткам и совершенно их изъязвили.

— Что ж, — сказал император, — коль скоро злокозненный человек этот из ненависти к нам посеял в столице великую скорбь, надлежит его казнить, а в знак того, что он утратил всякое достоинство, следует повесить его вниз головой.

Услышав приговор, Алби закричал тонким сорванным голосом, и Диафеб вдруг представил себе, как день за днем, заключенный в крохотной каменной камере, кричит Алби и умоляет простить его и выпустить.

Один из стражников дернул осужденного за веревку, чтобы увести. Но Алби упал на бок и схватился скованными руками за веревку, так что стражнику пришлось волочить его по земле.

Тогда Диафеб встал и повернулся лицом к императору:

— Ваше величество, я прошу подарить мне жизнь этого ничтожного человека.

Император очень помрачнел и сдвинул брови:

— Из-за его грязной лжи я едва не заболел.

И Кармезина поглядела на Диафеба с укоризной, потому что воочию видела, как ее отец лишился чувств от великой скорби, посеянной оруженосцем Алби.

Диафеб изящно опустился на колени:

— Если ваше величество казнит сейчас этого оруженосца, то злые языки станут возводить хулу на севастократора, а этого нельзя допустить.

— Севастократор? Но при чем здесь он?

— Клевеща, Алби оговорил севастократора — вот и скажут, будто Тирант Белый захотел отомстить какому-то оруженосцу за два недобрых слова.

— Встаньте, Диафеб Мунтальский, — строго промолвил император. — Я не намерен исполнять вашу просьбу, потому что вздорные речи этого оруженосца в свое время весьма нам досадили. Он будет казнен, и притом именно так, как я приказал. — И он поджал губы, давая понять, что разговор окончен.

Алби лежал на земле и смотрел стеклянными глазами на Диафеба.

Стражники еще медлили уводить пленника, ожидая, что приговор может перемениться.

И тогда зашумело платье Кармезины. Принцесса вышла вперед и бросилась на колени перед отцом.

— Я тоже присоединяюсь к просьбе моего брата Диафеба, — проговорила она. И взяла Диафеба за руку, показывая, что они — близкие друзья.

Император выпрямился на троне:

— Вы огорчаете меня, любезная дочь! Виданное ли дело, чтобы отменялись мои приговоры? Уж не желаете ли вы принудить меня изменить решение?

Кармезина молчала и только целовала неподвижную руку отца.

— Я не узнаю ваше величество, — шепнула она. — Обычно мой батюшка не бывает столь жесток.

— Я всегда бываю жесток, когда этого требуют обстоятельства, — отозвался император. — Не тратьте больше моего времени, принцесса, и не искушайте судьбу. Если вы еще раз повторите вашу просьбу, я распоряжусь, чтобы этому вздорному Алби отсекли руки и ноги, прежде чем повесить его вниз головой. И прекратим на том. Вздорные речи этого оруженосца сильно не пришлись мне по душе!

И он махнул рукой, приказывая увести оруженосца с глаз долой.

По приказанию императора, за городскими стенами, там, где обычно проходили рыцарские смотры и турниры, возвели для оруженосца Алби специальную виселицу и помост, и толпа уже собралась, чтобы полюбоваться на казнь.

Горожане шумно выражали восторг по поводу предстоящего зрелища. Особенно лютовали юные девушки, которые успели отрезать себе волосы, дабы не быть слишком привлекательными для турок, — ведь после появления Алби никто не сомневался в том, что гибель Константинополя близка!

Несчастного Алби, заплеванного и избитого, осыпали проклятьями и оскорблениями. А он только качался в руках стражников и водил вокруг себя глазами. И первая прозрачная слеза — после тысячи черных слез — прочертила на его грязном лице дорожку, пока еще совсем незаметную.

Во вторых рядах собрались горожане, которые немножко жалели Алби. Слишком уж ничтожным он выглядел. Эти зрители сходились на том, что подобная жестокая казнь — не для слабых и трусливых, и уж всяко не для тощих телом. Вот если бы на месте Алби был могучий воин со скверным, неукротимым нравом, вроде графа Бурженского! Этот сумел бы быть достойным такой расправы. Но граф Бурженский сгорел от собственной ярости, к несчастью.

Палач намеревался отрубить Алби правую руку — ту, которой он держал меч и копье, — и вырезать его лживый язык, а затем уж подвесить за ноги. Топор держали так, чтобы осужденный его пока не видел, иначе — и этого опасались все — оруженосец может умереть раньше времени, от страха.

Конский топот и звук рожка заставили людей обернуться. К месту казни мчался Диафеб Мунтальский, и каждая бляшка на его одежде сверкала и переливалась, так что издали он казался огненным всадником.

— Остановитесь! — закричал Диафеб, опуская рожок. — Остановитесь по приказу императора!

И он вытянул вперед руку, держа кулак сжатым. На указательном пальце Диафеба сверкало кольцо, в котором начальник стражи сразу признал императорский перстень.

— Остановитесь!

Начальник стражи взялся за стремя Диафебовой лошади.

— Это кольцо государя, — сказал он. — Его величество отменяет свой приговор?

— Да. — Диафеб чуть задыхался, однако отвечал отчетливо и громко.

— Как же нам, в таком случае, следует поступить с этим Алби? — снова спросил начальник стражи.

— Отдайте его мне, — произнес Диафеб. — В последний момент его величество смягчился и исполнил мою просьбу. Он отдает жизнь этого ничтожного Алби в мои руки.

— Да свершится воля императора! — провозгласил начальник стражи и отошел от Диафеба.

Он приказал снять с Алби цепи, но веревку оставил и бросил оруженосца под ноги коня, на котором восседал Диафеб.

— Забирайте же его, сеньор рыцарь, и прощайте!

Диафеб подобрал конец веревки и медленно поехал прочь, а Алби, спотыкаясь, пошел за ним следом.

Так двинулись они вдоль городских стен, но в Константинополь входить не стали, и ворота скоро остались позади.

Когда они скрылись из глаз разочарованной толпы, Диафеб остановился. Алби задрал к нему голову. Лицо оруженосца почти совершенно очистилось от грязи, а прозрачные слезы все текли и текли из его глаз.

— Вот тебе деньги. — Диафеб вручил ему кошелек. — Ступай. Поблизости есть монастырь Святого Франциска, о чем мне достоверно известно, хоть я и чужестранец в этой земле. Отдай им деньги и стань нищим, если хочешь, а если это тебе не по душе — сохрани деньги для себя. Прощай же.

Он развернул коня и поскакал прочь. А Алби сунул кошелек е рукав и побрел дальше — к монастырю. И больше никто никогда не видел оруженосца Алби.

— Принесли? — спросила принцесса, бросаясь к Диафебу, едва только он вошел в ее покои.

Диафеб молча снял с пальца кольцо и вручил ей.

Из-за сильной жары Кармезина была сейчас одета лишь в рубашку и юбку из белого дамаста; ее волосы свободно падали на спину и даже не были расчесаны. Увидев, как рассматривает ее Диафеб, она чуть улыбнулась и склонила голову набок.

— Думаете своими разглядываниями смутить меня? — проговорила она. — Знаете, что я вам скажу? Я считаю вас своим братом, вот что! Вы не заставите меня покраснеть, даже если я предстану перед вами совершенно раздетой. А теперь — ждите; я должна навестить императора.

И она выскользнула из комнаты. Император лег отдыхать. После удара, который он перенес от сильных волнений, чувствительность его рук уменьшилась, поэтому Кармезине и удалось незаметно снять кольцо с его пальца, — а проделала она это, пока целовала его руку, — и теперь принцесса собиралась так же незаметно вернуть кольцо на место.

Диафеб, оставленный в одиночестве, развлекался в покоях принцессы тем, что вертелся перед зеркалом и принимал различные позы, то задирая плечи, то подбочениваясь.