Она надела карминово-красное платье, как и подобает девице по имени «Кармезина», и этот красный цвет странно будоражил воображение. Тирант поймал себя на том, что не может не думать о ее девственности.

Желая выразить чистоту своих намерений, Тирант облачился во все белое, а на груди у него сверкало золотое ожерелье.

Он поднялся в покои принцессы, ступая как можно тише, чтобы никого не потревожить во время полуденного отдыха и не вызвать ненужных вопросов. «Как хорошо бьггь пейзанином, — думал Тирант, — и ходить босиком, не опасаясь звона золотых шпор! Да будь я бос, я поднялся бы по этим мраморным ступеням в десять раз быстрее!»

Кармезина, ожидавшая его наверху лестницы, стремительно схватила Тиранта за руку и потащила за тяжелые бархатные занавеси, закрывавшие проход в апартаменты принцессы.

— Хорошо, что вы пришли, севастократор, — задыхаясь, произнесла она.

Он смотрел, как распущенные волосы принцессы прикасаются к ее обнаженному плечу, и понимал, что вот-вот потеряет сознание.

— У меня есть важные сведения для вас, — продолжала она. — Сядьте же. Выпейте прохладительного напитка!

И она подала ему кубок, полный неразбавленного вина. Тирант, не понимая, что делает, отхлебнул раз и другой. Жажда, обычная для столь жаркого времени, отпустила его, зато тело вдруг охватила лихорадка.

Кармезина сказала:

— Какое красивое у вас ожерелье! Оно не может принадлежать человеку не благородному и душой, и телом, и духом.

— Вы правы, моя госпожа, — сказал севастократор. Он поразился тому, как глухо звучит его голос. Недостаточно красивый голос для этих красивых стен, и эхо презирает его. — Вы совершенно правы. Мы нашли это ожерелье при странных обстоятельствах. Видите ли, мы охотились на оленя. Король Сицилии, принц Филипп, принцесса Рикомана, а также магистр Родоса и множество рыцарей. И у всех на шапочках были длинные перья, которые развевались при скачке… И вот мы увидели оленя.

— И кто же увидел его первым? — спросила Кармезина, преспокойно усаживаясь в кресло и скрещивая под юбкой ноги. Тирант это понял по тому, как изменили очертания складки ее одеяния.

Не отвечая на вопрос принцессы, Тирант продолжал:

— Мы погнались за ним и скоро затравили. И когда настала пора снимать с оленя шкуру, мы увидели чудо: под шкурой этого оленя имелось золотое ожерелье и послание на костяной табличке. Эти драгоценные предметы вросли в мясо оленя. И там было написано, что на заре христианской эры ожерелье это вложила в оленя одна благочестивая дева, и оно будет пребывать в теле животного до тех пор, пока самые лучшие рыцари христианского мира не обретут его…

— Поразительно! — сказала Кармезина. — Выходит, этому оленю было полторы тысячи лет?

— Да, — сказал Тирант.

— И вы его съели?

— Да, в честь охоты был устроен большой пир.

— И каков он оказался на вкус?

— Весьма сочен, моя госпожа.

— Но как же вам досталось это ожерелье, если охотников было, как вы говорите, множество?

— Оно послужило наградой на турнире, — ответил Тирант, всем своим видом показывая, что не желает рассказывать подробности турнира.

Кармезина это поняла и стала накручивать локон на палец. Затем она сказала:

— Я позвала вас, впрочем, не для праздных разговоров об оленях и турнирах, севастократор, а для того, чтобы сообщить вам важную вещь. И она чрезвычайно существенна для вас, коль скоро вы намерены командовать нашими войсками и разбить проклятых турок и выгнать их из Византии.

Она подалась вперед, так что в глубоком вырезе платья Тирант увидел ее грудь до самых сосков.

— Я сильно рискую, — заметила Кармезина. — Если кто-нибудь узнает о том, что я принимаю вас наедине в своих покоях, то моей чести будет нанесен большой урон. Но мое сердце болит за дело моего отца и за вас, Тирант Белый. Вы в греческой земле чужестранец, вам многое здесь неизвестно и непонятно, и было бы жаль, если бы вы, имея столь благородные и честные намерения, погибли из-за глупого неведения. Так знайте же, что вы в большой опасности!

— Все смертные люди находятся в постоянной опасности, моя госпожа, ибо таково условие нашего пребывания на сей бренной земле и в сем бренном теле.

— Как принцесса Византии я дам вашей милости важный совет, и если вы не пренебрежете им, то сумеете одержать победу над врагом и с торжеством вернетесь ко мне… к нам… я хотела сказать — в столицу. Простите, кажется, я не слишком хорошо владею латынью.

— Ваша латынь безупречна, — пробормотал Тирант. — Для меня большое удовольствие беседовать на этом языке с той, которая владеет им столь совершенно.

Кармезина слегка покраснела, причем порозовела при этом и ее грудь, и тряхнула головой. От этого движения одна особенно подвижная прядка длинных волос принцессы попала в ямочку между грудей и принялась там шевелиться.

— Чем же отблагодарить мне ваше высочество за заботу? — спросил Тирант немеющими губами.

— Разбейте наших врагов, вот наилучшая благодарность! Вышвырните из Византии всех этих турок, генуэзцев и ломбардцев! Раздавите их, как червей, и я буду признательна вам так, как ни одна женщина еще не была признательна рыцарю… Но для того, чтобы победить, вы должны елико возможно остерегаться герцога Македонского. Вот о чем я хотела поговорить с вами. — Она выпрямилась. — Герцог Македонский — человек завистливый, хитрый и беспощадный. Не было случая, чтобы он убил кого-нибудь честно. И вы должны постоянно помнить об этом, иначе повторится несчастье. — Она вздохнула. — Я уверена, что именно он повинен в гибели моего брата. Брат мой был отважный рыцарь, но герцог Македонский тайно подобрался к нему сзади и острым ножом незаметно подрезал ремешки на его забрале. Во время битвы забрало упало с лица моего брата, и он был убит. Никто не посмел открыто обвинить Роберта Македонского в столь подлом предательстве, но сомнений в том, кто его совершил, нет ни у кого. И вы тоже должны знать об этом.

— Благодарю вас…

— Если герцог Роберт пригласит вас разделить с ним ночлег, не соглашайтесь.

— Благодарю вас, принцесса.

— Если он предложит вам угощение, откажитесь.

— Я так и поступлю, принцесса.

— Не позволяйте ему приближаться к вашим доспехам или к вам самому во время боя.

— Я могу просить вас, оказавшую мне столь великую милость, о второй милости? — спросил Тирант.

— Говорят, люди ненасытны, и если дать им палец, они потребуют руку до локтя, а если дать руку до локтя — захотят еще и часть туловища.

— Я прошу лишь кисть руки, и то на время, достаточное для того, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.

— Я только что спасла вам жизнь! — вспыхнула Кармезина. — Не требуйте от меня большего!

— На что мне моя спасенная жизнь, если я не сумею найти ей применения? — возразил Тирант.

— Что ж, — после недолгого раздумья проговорила Кармезина, — пожалуй, вы правы, и мне нечего возразить вам.

И она протянула ему руку, перевернув кисть ладонью вверх. Ибо поцелуй сверху руки считается признаком власти, а поцелуй в ладонь может быть расценен как признак любви.

Тирант медленно погрузил лицо в эту узенькую девичью ладонь. Он еще прежде приметил тоненькие бисеринки пота в складочке, что отделяет пальцы от самой ладони, и сейчас осторожно слизнул их кончиком языка. А затем прикоснулся губами к самой сердцевине, где скрещиваются линии жизни, смерти, судьбы, разума с линией любви.

Кармезина запрокинула голову назад и прикусила губу, чтобы не вскрикнуть; все ее тело напряглось.

И тут вошла императрица.

— А, севастократор! — воскликнула мать Кармезины. — Как я рада видеть вас! Кажется, мы не встречались уже целую вечность — с той самой поры, как вы сняли с нас траур по праву, которое даровал вам мой супруг… Скажите мне теперь, как идут наши дела? Скоро ли решительное сражение? Ибо император не делится со мной никакими важными соображениями.

— Война, ваше величество, продолжается так, как это положено войне по самой ее природе. — Тирант выпустил руку Кармезины и поклонился государыне. — То есть с переменным успехом. Сейчас мы готовимся к новому походу.