Спрятав пистолет в кобуру, комендант отправился обратно в свой кабинет и на специальном желтом бланке составил акт о переформировании литерного состава с боеприпасами ввиду обнаруженных неисправных четырех товарных вагонов за такими-то номерами. Затем солдат в каске принес ему в алюминиевых судках обед и постелил на письменный стол салфетку; комендант пообедал и выпил чашку черного кофе из термоса, налив в него немного австрийского «фольксрома», затем выкурил сигару.

Все это он делал не торопясь и стараясь не смотреть в окно, мимо которого туда и назад катался маневровый паровоз, передвигая вагоны. Но ровно через час десять минут комендант снова вышел на линию и увидел, что состав уже переформирован. Тогда он дал сигнал к отправлению, солдаты в касках вскочили на подножки открытых платформ с авиабомбами в длинных решетчатых ящиках, и литерный состав, тяжело погромыхивая на стыках, ушел на восток.

Когда полотно освободилось, комендант увидел вдалеке пирс Нефтяной гавани, синюю полосу открытого моря, румынский танкер с низкой трубой сзади и четыре «больных» вагона с белыми наклейками, поставленных в тупике в конце пирса. Вся эта картина показалась коменданту такой красивой, а главное — исполненной такого строгого порядка, что он, искоса взглянув сверху на свою серую грудь с Железным крестом и ленточкой медали «За зимнюю кампанию», сказал про себя со строгим чувством заслуженного удовлетворения: «Зо!»

И вдруг в этот самый миг в стройной, приятной картине произошел какой-то беспорядок. Сначала он его скорее почувствовал, чем увидел. Все было по-прежнему: ярко-синее море, строгая прямая линия серого пирса, веселенькие красные вагоны с белыми наклейками, будочка стрелочника, два сияющих перламутровых облака над ее железной крышей, бензиновые цистерны, похожие на ярмарочные карусели в брезентовых чехлах, маленький маневровый паровозик, толкающий перед собой две открытые площадки с какими-то бревнами. Все это было ярко освещено солнцем, красиво, но ко всему этому примешивалось чувство какого-то странного, очень тревожного беспорядка. Вместо того чтобы прокатиться мимо будочки стрелочника, площадки с бревнами вдруг стали плавно заворачивать в тупик. Комендант увидел, как из домика выбежала маленькая фигурка человека и бросилась в сторону. Раздался крик часового и сейчас же за ним выстрел, потом другой. Теперь маневровый паровоз, выбрасывая из трубы сильные клубы дыма, полным ходом толкал площадки с бревнами прямо на стоящие в тупике веселенькие красные вагончики. На полном ходу с паровоза соскочил высокий человек и побежал, но откуда-то раздался выстрел, человек споткнулся, потом вскочил, побежал, упал, и в то же мгновение комендант с ужасом понял, что происходит нечто чудовищное и непоправимое, как во сне…

Над пирсом Нефтяной гавани, в сияющем небе, низко висело плотное черное облако взрыва, освещенное снизу бушующим пламенем. Это горел бензин, и в огне продолжали взрываться одна за другой цистерны, постепенно окутывая все вокруг тяжелым, непроницаемо-душным дымом.

1957

Дорогой, милый дедушка^*

— А что сейчас будет?

— А ты прочти.

— Я не могу.

— Скандал! Такая большая девочка и до сих пор не научилась читать. Ты же знаешь буквы?

— Знаю.

— Ну, так что там написано на экране? Какая первая буква?

— Три.

— «Три» не буква, а цифра. А это буквы. Понятно тебе?

— Понятно.

— Теперь говори, какая это буква?

— Забыла.

— Вот тебе и раз! Это же буква не простая, а буква твоей мамы.

— Ж?

— Это когда твоя мама была такая же маленькая, как ты. А теперь у нее другая буква. Ну?

— Е? Евгения?

— Верно. А потом какая буква?

— В.

— Молодец. Дальше?

— Г.

— Умница. Потом?

— Опять три. Нет, нет! Опять Е.

— Верно. Дальше.

— Дальше Н, потом И, потом еще раз И, но только со скобочкой наверху. Да, деда?

— Абсолютно верно. А все вместе? Только не сразу, а сначала подумай хорошенько. И не ерзай, а сиди смирно. Ну, складывай буквы.

— Не могу!

— Пой.

— Петь?

— Ну да. Пой красиво и музыкально.

— Ев-ге-ний.

— Молодец! Дальше.

— Дальше буква О. Москва. Да, деда?

— Москва здесь ни при чем. Ты не гадай и не хитри, а читай по буквам.

— О. Н. Е. Г. И. Н.

— А вместе?

— Евгений Онегин.

— Гениальный ребенок!

— Деда, а что наверху написано маленькими буквами, я не могу разобрать.

— Написано «Чайковский».

— Корней Иванович?

— Слава богу, нет.

— А какой?

— Петр Ильич.

— А он что?

— Он, вообрази себе, композитор.

— Это сейчас его показывают на экране?

— Его.

— Какой красивый, с бородой! А это кто сейчас появился? Его дочка?

— Не думаю.

— А кто?

— Истолковательница.

— А почему у нее такие сердитые мездри?

— Не мездри, а ноздри. Сколько раз я тебе говорил. Пора знать. И сиди спокойно, не вертись. Не мешай слушать.

— Что слушать? Как она истолковывает? А когда начнется самый этот Евгений Онегин?

— Уже начинается.

— А это что показывают?

— Оркестр.

— А почему там так много пустых стульев? У музыкантов грипп? Как скучно! Может быть, перекинемся на вторую программу? Вдруг там «Спокойной ночи, малыши»? А то здесь все равно ничего не видно, а только немножко слышно.

— Молчи. Сейчас все увидим. Вот уже видно.

— Это на даче? А чего они делают?

— Варят варенье.

— Какое?

— Вишневое.

— С косточками?

— Без.

— А косточки?

— Вынули шпильками.

— И выбросили?

— Да.

— В оркестр?

— Молчи. Не мешай.

— А еще что они делают?

— Поют.

— Про львов?

— При чем здесь львы! Поют совсем про другое.

— Нет, про львов. «Слыхали львы, слыхали львы». Деда!

— Что?

— А львы слыхали?

— Не имею понятия.

— А если слыхали, что тогда? Они сюда не придут?

— Кто?

— Львы.

— Не придут. Здесь не цирк.

— А что?

— Опера.

— Львы в оперу не приходят?

— Редко. В самом крайнем случае.

— А что это за две другие женщины пришли?

— Две сестры.

— Как их зовут?

— Толстенькую Оля, а черненькую Таня.

— А третья сестра где?

— Нету. Только две.

— А мама ходила на троих.

— То совсем другое.

— Цирк?

— Нет, драма.

— Кто эти, которые варенье варили?

— Мама и няня.

— Такие молоденькие?

— Каких бог послал. И молчи. Хоть на минутку закрой рот.

— А Ольга богатая?

— Почему ты решила?

— Красиво одета. С оборочками. А Татьяна, наверное, бедная, да, деда?

— Не скажи! Тоже довольно зажиточная.

— Как интересно. Одна беленькая, другая черненькая, одна резвушка, а другая грустненькая. Деда, я видела, как резвушка пробовала пальцем варенье, а та, другая, Татьяна, все время понарошку книжку учила, наверно, арифметику. Смотри, деда, уже пришли народные песни и пляски, давай лучше перекинемся на вторую.

— Подожди, сейчас будет интересно.

— Придет какой-нибудь мужчина?

— Не исключено.

— Пришел! Пришел! Смотри, деда: идет в пелерине. Деда, это кто? Хайкин?

— Здравствуйте! Откуда взяла?

— Объявляли, что будет Хайкин.

— Так дирижировать же, а не по гостям ходить.

— А этого, который пришел, как звать?

— Ленский.

— А я думала, Пушкин. Точно так же одет, как Пушкин.

— Нет, не Пушкин.

— А почему же у него тогда пелеринка?

— Потому что потому, оканчивается на у. И не мешай мне слушать.

— А он хороший?

— Отличный.

— А он кто?

— Поэт.

— Он муж этой резвушки Ольги?

— Пока еще жених.

— А это лучше или хуже?

— Смотря кому.

— Деда, смотри! Еще какой-то с Ленским пришел. Хайкин?