— При чем тут Хайкин? Хайкин — дирижер.

— А этот?

— Помещик.

— Я не понимаю, про чего ты говоришь?

— И не надо тебе понимать.

— А он кто — Пушкин?

— Почему Пушкин?

— В пелеринке. И голова кудрявенькая.

— Нет, не Пушкин.

— А как его зовут?

— Евгений Онегин.

— А вот и нет! Это Арбенин.

— Что за чушь!

— Арбенин, Арбенин! Я его знаю. Он вчера тут по телевизору уже сходил с ума, когда отравил мороженым свою Нинку.

— Да нет. То было совсем другое. То была драма.

— А это?

— Опера.

— Какая?

— «Евгений Онегин».

— А он хороший?

— Так себе. Типичный представитель разочарованного дворянства.

— А Татьяне он хороший?

— Отличный. Лучше не надо. Видишь, она даже с ним пошла гулять подальше от дома.

— А он кто? Поэт, как Ленский?

— Нет.

— Значит, про зайчиков?

— Не понимаю.

— Ну как же, деда! Ленский ведь поэт, значит, пишет стихи, а этот Евгений Онегин — про зайчиков.

— Ничего не понимаю. Про каких зайчиков?

— Ну, про заек.

— Ах, прозаик! Так бы ты сразу и сказала. Нет, он не прозаик.

— А про чего?

— Про ничего. Ты мне уже, моя милая, надоела хуже горькой редьки. Смотри лучше на экран.

— Татьяна уже в него влюбилась?

— Похоже на то.

— Деда, а потом она бросится в воду?

— Ерунду говоришь.

— Нет, не ерунду. Я сама видела. Только тогда она была дочка мельника.

— Ладно тебе болтать. Слава богу, уже антракт.

— А что будет потом?

— Сцена письма.

— Диктовка?

— Еще хуже. Сочинение. Молчи. Начинается.

— Так быстро?

— А чего тянуть кота за хвост. Раз-раз — и готово!

— Что она делает? Легла спать?

— С нянькой разговаривает.

— По-русски?

— Конечно.

— Я чего-то ничего не разбираю. Про чего они разговаривают?

— Преимущественно про любовь. Нянька говорит, что любовь — это одни глупости и что пусть лучше ложится спать.

— А она что?

— Ты же видишь, выпроводила няньку и пишет письмо Евгению Онегину.

— А что поет?

— Разное. Поет, например, «я вам пишу, чего же боле».

— Признается ему?

— Признается. Ну, в чем дело? Чего ты вдруг завертелась, как на сковородке?

— У меня живот заболел!

— Это, наверно, от переживаний.

— Знаешь что, деда?

— Что?

— Мне надо поскорее в туалет.

— Так чего ж ты? Чеши!

— А ты мне потом расскажешь, что было?

— Обязательно.

— Уже, деда.

— Ручки вымыла?

— Вымыла. Ну, что без меня было?

— Ничего, пишет.

— Уже адрес надписывает? А потом побежит бросать в ящик?

— Нет, нянькин внук понесет.

— Прямо к этому Онегину?

— В собственные руки.

— А он прочитает?

— Тут же.

— И что? Не захочет с ней жениться?

— Это мы потом узнаем.

— Как интересно!

— Кончилось. Перерыв.

— Смотри, деда, опять показалась эта с цепочкой, истолковательница. Что она говорит?

— Говорит, что Чайковский терпеть не мог, когда маленькие дети все время ерзают по креслам и портят импортную мебель.

— Это он про меня?

— А про кого же еще?

— А потом что будет?

— Объяснение Онегина с Татьяной.

— Он не захочет с ней жениться?

— Вот уже начинается, и мы сейчас все узнаем. Что ж ты закрыла глаза?

— Я боюсь!

— Чего?

— Что он сейчас придет и не захочет жениться.

— Уже пришел.

— Что он ей поет?

— Поет, чтоб не отпиралась.

— А она отпирается?

— Нет, не отпирается.

— Вот дура! Надо, чтоб отпиралась! А теперь что он ей говорит?

— Говорит, что, в общем, ее не любит.

— А она?

— Сидит как убитая.

— Из ружья?

— Нет, морально.

— Бедненькая. Уже кончилось? Можно открыть глаза?

— Открывай. Занавес.

— А потом что будет?

— Потом, милая моя, будет крепкий, здоровый сон маленькой девочки в своей уютной кроватке.

— Милый, дорогой дедушка! Самый любимый! Не отправляй меня спать! Еще совсем немножко. Я хочу только узнать, что будет потом.

— Будет бал у Лариных.

— У этих двух — у Тани и Оли? И он тоже приедет, этот противный Евгений?

— Обязательно. Тише. Начинается.

— Это бал?

— Самый настоящий. Видишь, танцуют.

— Хайкин дирижирует?

— Да.

— Это что, Первое мая?

— Нет, именины Татьяны.

— А почему этот Евгений Онегин танцует не с ней, а с ее сестрой, резвушкой?

— Чтобы отомстить Ленскому.

— А что Ленский?

— Известно что, нервничает.

— А Татьяна?

— Тоже нервничает.

— Я б лучше назло этому Онегину пригласила танцевать этого Ленского. Верно, дедушка?

— Верно. Вообще ты у нас молодец. Но, конечно…

— Знаю, знаю. Против овец. Да, деда?

— И перестань наконец ерзать. А главное, не ломай обстановку. Чего ты буйствуешь?

— Я боюсь.

— Чего же ты боишься?

— Сейчас они подерутся!

— Не подерутся.

— А что будет?

— Будет небольшой семейный скандальчик.

— Какой?

— Дуэль.

— Чего это — дуэль?

— Очень просто. Бах, и готово!

Из пулемета?

— Из миномета.

— А это хуже или лучше?

— Закрой рот, бога ради!

— А про чего он теперь поет?

— Поет про то, что набезобразничал в чужом доме, и просит прощения.

— А ему что говорят?

— Говорят, что, дескать, ничего, бывает.

— А Евгений Онегин что?

— Уехал домой.

— На электричке?

— На лошади.

— Как в цирке?

— Вот именно.

— А Ольга что?

— Ломает руки.

— Кому?

— Себе.

— А что их матерь?

— Упала в обморок.

— А обморок это что — такое кресло, да?

— Молчи. Не крутись. Смотри, ты от волнения вся извертелась. Успокойся. Вот уже, кстати, и кончилось.

— А что потом?

— Ты же знаешь, что бывает потом.

— Суп с котом?

— Вот именно. А теперь безо всяких разговоров марш спать.

— Так ведь еще же не кончилось.

— Для тебя кончилось. Иди спать. Сейчас же!

— Не хочу!

— Ого! Как ты смеешь так дерзко разговаривать со своим любимым дедушкой?

— Дорогой, милый дедушка, разреши мне еще немножечко. Я непременно хочу увидеть, как они стрельнут друг в дружку.

— Откуда ты знаешь, что будут стреляться?

— Ты же сам сказал, что будет эта… как ее звать… Когда стреляют друг в дружку!

— Дуэль.

— Вот-вот.

— Категорически!

— Ну, дорогой! Ну, милый! Самый, самый любимый! Дедулечка!

— Ишь ты, какая хитрая. Знаешь подход к своему деду. Ну, ладно. Еще десять минут. Самые последние. Только сиди абсолютно спокойно. Начинается.

— О, мельница! А где же мельник? Деда, он уже превратился в ворона?

— Мельник из другой оперы.

— Мы уже ее смотрели?

— Тысячу раз.

— Это когда князь женился с другой, а дочка мельника бросилась в воду, превратилась в русалку и выродила себе маленькую русалочку, верно, деда?

— Приблизительно. И закрой рот хоть на одну минутку, а то нет никаких сил!

— А про чего он поет? Про змей?

— Про каких там еще змей?

— Про удавов. То слыхали какие-то львы, а теперь какие-то удавы удалились. Деда, куда они удалились?

— Ты меня сведешь с ума! Вовсе не удавы, а «куда, куда вы удалились, весны моей златые дни». Значит, не удавы, а златые дни удалились. Ясно тебе?

— Ясно. А куда они все-таки удалились?

— Понятия не имею. Сиди и не ерзай! Имей в виду, если будешь портить мебель, я сейчас же перекинусь на вторую программу.

— Дедушка, не надо! Умоляю тебя. Там, наверно, сейчас показывают этот… дикий бред.

— Что ты городишь? Какой бред?

— Дикий. На диком бреде.

— Так не бреде, а бреге.

— А что это такое — бреге?

— На берегу, значит.

— По-французски?

— По-церковнославянски.

— Все равно, лучше будем смотреть про расстрел.