1908 После смерти Я уйду, убегу от тоски, Я назад ни за что не взгляну, Но, сжимая руками виски, Я лицом упаду в тишину. И пойду в голубые сады Между ласковых серых равнин, Чтобы рвать золотые плоды, Потаенные сказки глубин, Гибких трав вечереющий шелк И второе мое бытие… Да, сюда не прокрадется волк, Там вцепившийся в горло мое. Я пойду и присяду, устав, Под уютный задумчивый куст, И не двинется призрачность трав, Горизонт будет нежен и пуст. Пронесутся века, не года, Но и здесь я печаль сохраню. Так я буду бояться всегда Возвращенья к распутному дню. 1908 Поэту Пусть будет стих твой гибок, но упруг, Как тополь зеленеющей долины, Как грудь земли, куда вонзился плуг, Как девушка, не знавшая мужчины. Уверенную строгость береги: Твой стих не должен ни порхать, ни биться. Хотя у музы легкие шаги, Она богиня, а не танцовщица. И перебойных рифм веселый гам, Соблазн уклонов легкий и свободный Оставь, оставь накрашенным шутам, Танцующим на площади народной. И, выйдя на священные тропы, Певучести пошли свои проклятья. Пойми: она любовница толпы. Как милостыни, ждет она объятья. 1908 «Под рукой уверенной поэта…» Под рукой уверенной поэта Струны трепетали в легком звоне, Струны золотые, как браслеты Сумрачной царицы беззаконий. Опьянили зовы сладострастья, И спешили поздние зарницы, Но недаром звякнули запястья На руках бледнеющей царицы. И недаром взоры заблистали: Раб делил с ней счастье этой ночи, Лиру положили в лучшей зале, А поэту выкололи очи. 1908 На пиру Влюбленный принц Диего задремал, И выронил чеканенный бокал, И голову склонил меж блюд на стол, И расстегнул малиновый камзол. И видит он прозрачную струю, А на струе стеклянную ладью, В которой плыть уже давно, давно Ему с его невестой суждено. Вскрываются пространства без конца, И, как два взора, блещут два кольца. Но в дымке уж заметны острова, Где раздадутся тайные слова И где венками белоснежных роз Их обвенчает Иисус Христос. А между тем властитель на него Вперил свой взгляд, где злое торжество. Прикладывают наглые шуты Ему на грудь кровавые цветы, И томная невеста, чуть дрожа, Целует похотливого пажа. 1908 Анна Комнена Тревожный обломок старинных потемок, Дитя позабытых народом царей, С мерцанием взора на зыби Босфора Следит ускользающий бег кораблей. Прекрасны и грубы влекущие губы И странно красивый изогнутый нос, Но взоры унылы, как холод могилы, И страшен разбросанный сумрак волос. У ног ее рыцарь, надменный, как птица, Как серый орел пиренейских снегов. Он отдал сраженья за крик наслажденья, За женский, доступный для многих альков. Напрасно гремели о нем менестрели, Его отличали в боях короли — Он смотрит, безмолвный, как знойные волны, Дрожа, рассекают его корабли. И долго он будет ласкать эти груди И взором ловить ускользающий взор, А утром, спокойный, красивый и стройный, Он голову склонит под меткий топор. И снова в апреле заплачут свирели, Среди облаков закричат журавли, И в сад кипарисов от западных мысов За сладким позором придут корабли. И снова царица замрет, как блудница, Дразнящее тело свое обнажив, Лишь будет печальней, дрожа в своей спальне: В душе ее мертвый останется жив. Так сердце Комнены не знает измены, Но знает безумную жажду игры И темные муки терзающей скуки, Сковавшей забытые смертью миры. 1908 Воспоминанье Когда в полночной тишине Мелькнет крылом и крикнет филин, Ты вдруг прислонишься к стене, Волненьем сумрачным осилен. О чем напомнит этот звук, Загадка вещая для слуха? Какую смену древних мук, Какое жало в недрах духа? Былое память воскресит И снова с плачем похоронит Восторг, который был открыт И не был узнан, не был понят Тот сон, что в жизни ты искал, Внезапно сделается ложным, И мертвый черепа оскал Тебе шепнет о невозможном. Ты прислоняешься к стене, А в сердце ужас и тревога. Так страшно слышать в тишине Шаги неведомого бога. Но миг! И, чуя близкий плен, С душой, отдавшейся дремоте, Ты промелькнешь средь белых пен В береговом водовороте. |
