1911 «Пальмы, три слона и два жирафа…» Пальмы, три слона и два жирафа, Страус, носорог и леопард: — Дальняя, загадочная Каффа, Я опять, опять твой гость и бард! Пусть же та, что в голубой одежде, Строгая, уходит на закат! Пусть не оборотится назад! Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде. 1911 11 июля 1911 г. Ты, лукавый ангел Оли, Стань серьезней, стань умней! Пусть Амур девичьей воли, Кроткий, скромный и неслышный, Отойдет. А Гименей Выйдет, радостный и пышный, С ним дары: цветущий хмель Да колечко золотое, Выезд, дом и все такое, И в грядущем колыбель. 1911 Четыре лошади Не четыре! О нет, не четыре! Две и две, и «мгновенье лови», — Так всегда совершается в мире, В этом мире веселой любви. Но не всем вечеровая чара И любовью рождаемый стих! Пусть скакала передняя пара, Говорила она о других, О чужом… и, словами играя, Так ненужно была весела… Тихо ехала пара вторая, Но, наверно, счастливей была. Было поздно; ночные дриады Танцевали средь дымных равнин, И терялись смущенные взгляды В темноте неизвестных лощин. Проезжали какие-то реки. Впереди говорились слова, Сзади клялись быть верным навеки, Поцелуй доносился едва. Только поздно, у самого дома (Словно кто-то воскликнул: «Не жди!»), Захватила передних истома, Что весь вечер цвела позади. Захотело сказаться без смеха Слово жизни святой и большой, Но сказалось, как слабое эхо, Повторенное чуткой душой. И в чаду не страстей, а угара Повторить его было невмочь. — Видно, выпила задняя пара Все мечтанья любви в эту ночь. 1911 «Огромный мир открыт и манит…» Огромный мир открыт и манит, Бьет конь копытом, я готов, Я знаю, сердце не устанет Следить за бегом облаков. Но вслед бежит воспоминанье, И странно выстраданный стих, И недопетое признанье Последних радостей моих. Рвись, конь, но помни, что печали От века гнать не уставали Свободных… гонят и досель, Тогда поможет нам едва ли И звонкая моя свирель. 1911
«Я до сих пор не позабыл…» Я до сих пор не позабыл Цветов в задумчивом раю, Песнь ангелов и блеск их крыл, Ее, избранницу мою. Стоит ее хрустальный гроб В стране, откуда я ушел, Но так же нежен гордый лоб, Уста — цветы, что манят пчел. Я их слезами окроплю (Щадить не буду я свое), И станет розой темный плющ, Обвив, воскресшую, ее. 1911 «Хиромант, большой бездельник…» Хиромант, большой бездельник, Поздно вечером в Сочельник Мне предсказывал: «Заметь: Будут долгие недели Виться белые метели, Льды прозрачные синеть. Но ты снегу улыбнешься, Ты на льду не поскользнешься, Принесут тебе письмо С надушенного подкладкой, И на нем сияет сладкий, Милый штемпель — „Сан-Ремо!“» 1911 Открытье летнего сезона Зимнее стало как сон, Вот отступает все дале. Летний же начат сезон Олиным salto-mortale. Время и гроз и дождей, Только мы назло погоде Все не бросаем вожжей, Не выпускаем поводий. Мчится степенный Силач Рядом с Колиброю рьяной, Да и Красавчик, хоть вскачь, Всюду поспеет за Дианой. Знают они — говорить Много их всадникам надо, Надо и молча ловить Беглые молнии взгляда. Только… разлилась река, Брод — словно омут содомский. Тщетно терзает бока, Шпорит коня Неведомский. «Нет!.. Ни за что!.. не хочу!..» — Думает Диана и бьется. Значит, идти Силачу — Он как-нибудь обернется. Точно! Он вышел и ждет В невозмутимом покое. Следом другие, и вот Реку проехали трое. Только Красавчик на куст Прыгнул с трепещущей Олей. Топот, паденье и хруст Гулко разносятся в поле. Дивные очи смежив, Словно у тети Алины, Оля летит… а обрыв — Сажени две с половиной. Вот уж она и на дне, Тушей придавлена конской, Но оказался вполне На высоте Неведомский. Прыгнул, коня удержал, Речка кипела, как Терек, И — тут и я подбежал Олю выводят на берег. Оля смертельно бледна, Словно из сказки царевна, И, улыбаясь, одна Вера нас ждет Алексеевна. Так бесконечно мила, Будто к больному ребенку, Все предлагала с седла Переодеть амазонку. Как нас встречали потом Дома, какими словами, Грустно писать — да о том Все догадаются сами. Утром же ясен и чист Был горизонт; все остыли; Даже потерянный хлыст В речке мальчишки отрыли. День был семье посвящен, Шуткам и чаю с вареньем… — Так открывался сезон Первым веселым паденьем. |
