IV Луна склонялась, но чуть-чуть, Когда они пустились в путь Через канавы и бурьян, — Луи и Мик, и павиан. Луи смеялся и шутил, Мешок с мукою Мик тащил, А павиан среди камней Давил тарантулов и змей. Они бежали до утра, А на день спрятались в кустах, И хороша была нора В благоухающих цветах. Они боялись — их найдут. Кругом сновал веселый люд: Рабы, сановники, купцы, С большими лютнями певцы, Послы из дальней стороны И в пестрых тряпках колдуны. Поклонник дьявола порой С опущенною головой Спешил в нагорный Анкобер, Где в самой темной из пещер Живет священная змея, Земного матерь бытия. Однажды утром, запоздав, Они не спрятались средь трав, И встретил маленький отряд Огромный и рябой солдат. Он Мика за руку схватил, Ременным поясом скрутил. «Мне улыбается судьба, Поймал я беглого раба! — Кричал. — И деньги, и еду За это всюду я найду». Заплакал Мик, а павиан Рычал, запрятавшись в бурьян. Но, страшно побледнев; Луи Вдруг поднял кулаки свои И прыгнул бешено вперед: «Пусти, болван, пусти, урод! Я — белый, из моей земли Придут большие корабли И с ними тысячи солдат… Пусти иль будешь сам не рад!» «Ну, ну, — ответил, струсив, плут, — Идите с Богом, что уж тут». И в вечер этого же дня, Куда-то скрывшись, павиан Вдруг возвратился к ним, стеня, Ужасным горем обуян. Он бил себя в лицо и грудь, От слез не мог передохнуть И лишь катался по песку, Стараясь заглушить тоску. Увидя это, добрый Мик Упал и тоже поднял крик Такой, что маленький шакал Его за милю услыхал И порешил, пускаясь в путь: «Наверно умер кто-нибудь». Луи, не зная их беды, К ручью нагнулся поскорей И, шляпой зачерпнув воды, Плеснул на воющих друзей. И павиан, прервав содом, Утершись, тихо затянул: «За этою горой есть дом, И в нем живет мой сын в плену. Я видел, как он грыз орех, В сторонке сидя ото всех. Его я шепотом позвал, Меня узнал он, завизжал, И разлучил нас злой старик, С лопатой выскочив на крик. Его немыслимо украсть, Там псы могучи и хитры, И думать нечего напасть — Там ружья, копья, топоры». Луи воскликнул: «Ну, смотри! Верну я сына твоего, Но только выберешь в цари У вас меня ты одного». Он принял самый важный вид, Пошел на двор и говорит «Я покупаю обезьян. У вас есть крошка-павиан — Продайте!» — «Я не продаю», — Старик в ответ. «А я даю Вам десять талеров.» «Ой! ой! Да столько стоит бык большой. Бери», И вот Луи понес Виновника столь горьких слез. Над сыном радостный отец Скакал, как мячик; наконец Рванул его за хвост, любя. «Что, очень мучили тебя?» — «Я никаких не видел мук. Хозяин мой — мой первый друг! Я ем медовые блины, Катаю обруч и пляшу, Мне сшили красные штаны, Я их по праздникам ношу». И рявкнул старый павиан: «Ну, если это не обман, Тебе здесь нечего торчать! Вернись к хозяину опять. Стремись науки все пройти: Трубить, считать до десяти… Когда ж умнее станешь всех, Тогда и убежать не грех». V Луны уж не было, и высь Как низкий потолок. была. Но звезды крупные зажглись — И стала вдруг она светла, Переливалась… А внизу Стеклянный воздух ждал грозу. И слышат путники вдали Удары бубна, гул земли. И видят путники: растет Во мгле сомнительный восход. Пятьсот огромных негров в ряд Горящие стволы влачат, Другие пляшут и поют, Трубят в рога и в бубны бьют. А на носилках из парчи Царевна смотрит и молчит. То дочка Мохамед-Али, Купца из Иеменекой земли, Которого нельзя не знать, Так важен он, богат и стар, Наряды едет покупать Из Дире-Дауа в Харрар, В арабских сказках принца нет, Калифа, чтобы ей сказать: «Моя жемчужина, мой свет, Позвольте мне вам жизнь отдать!» В арабских сказках гурий нет, Чтоб с этой девушкой сравнять. Она увидела Луи И руки подняла свои. Прозрачен, тонок и высок, Запел как флейта голосок: «О, милый мальчик, как ты бел, Как стан твой прям, как взор твой смел! Пойдем со мной. В моих садах Есть много желтых черепах, И попугаев голубых, И яблок, соком налитых. Мы будем целый день-деньской Играть, кормить послушных серн И бегать взапуски с тобой Вокруг фонтанов и цистерн. Идем», Но, мрачный словно ночь, Луи внимал ей, побледнев, И не старался превозмочь Свое презрение и гнев: «Мне — слушать сказки, быть пажом, Когда я буду королем, Когда бесчисленный народ Меня им властвовать зовет? Но если б и решился я, С тобою стало б скучно мне: Ты не стреляешь из ружья, Боишься ездить на коне». Печальный, долгий, кроткий взор Царевна подняла в упор На гордого Луи — и вдруг, Вдруг прыснула… И все вокруг Захохотали. Словно гром Раздался в воздухе ночном: Ведь хохотали все пятьсот Огромных негров, восемьсот Рабов, и тридцать поваров, И девятнадцать конюхов. Но подала царевна знак, Все выстроились кое-как И снова двинулись вперед, Держась от смеха за живот. Когда же скрылся караван, Тоскуя, Мик заговорил: «Не надо мне волшебных стран, Когда б рабом ее я был. Она, поклясться я готов, — Дочь Духа доброго Лесов, Живет в немыслимом саду, В дворце, похожем на звезду. И никогда, и никогда Мне, Мику, не войти туда», Луи воскликнул: Ну, не трусь, Войдешь, как я на ней женюсь, |
