Расколовшаяся печать вспыхнула и начала тлеть, испаряясь. Стоило ей исчезнуть, как из глубины подвала раздался тоскливый плач.

– Спаси нас, Лебедь… – прошептал Мекке, в страхе отступая на шаг. – Тенью своею огради от всякого зла…

Но черная птица с красными глазами и полной игл-зубов пастью не спустилась с небес, чтобы растерзать злобных духов, как это произошло согласно легендам сотни лет назад в Хоэре. Возможно, темная сила слишком привыкла к тем жертвам, что ей приносят, и более не собиралась отрабатывать брошенную ей на алтарь плоть, а может, было недостаточно просто ее вызвать.

Бледный силуэт женщины в длинном платье и с растрепанными на ветру волосами возник на пороге так и не открывшейся двери. Стены не могли удержать призрака – только магическая печать не позволяла ему покинуть свою тюрьму. Если бы саэгран Маэ не был настолько уверен в себе, он догадался бы, что тайные эльфийские знаки не могли нанести на дверь люди – эту ловушку для него подготовил один из своих.

Но теперь уже поздно было строить предположения. Саэгран Маэ взмахнул пурпурной тканью плаща и исчез из виду, обернувшись призрачной тенью: древний предводитель Дома Черного Лебедя прекрасно знал, как себя вести с подобными тварями. Даже не посмотрев в его сторону, баньши мгновенно оказалась за спинами отступающих воителей. Ей достаточно было всего лишь легонько коснуться своими ледяными пальцами каждого из них – жизнь моментально покинула изменившегося в лице Мекке и еще четырех долов. Эльфы не закричали, не успели даже просто вздохнуть – они будто бы просто уснули и попадали друг на друга.

Исчезнув для потустороннего зрения призрака, Маэ выставил перед собой зеркальный меч и осторожно, чтобы не раскрыться, двинулся за скользящей по полу фигурой. Дух-плакальщик все еще не видел его, баньши прошла сквозь кирпичную стену и выбралась на улицу. Дверь позади призрака скрипнула, словно от ветра, и темная фигура с мечом в руке вышла следом.

Баньши остановилась, затравленно и яростно оглядываясь по сторонам. На улице находилось множество воинов в пурпурных плащах – укрываясь в домах, переулках и за поваленными телегами, они продолжали вести бой с окружающими их теальцами. Увидев духа-плакальщика, эльфы вскинули мечи и луки, в первый миг даже не осознавая, что призрака не убьешь простой сталью. Руки стражей потянулись к колбам магических зелий и нитям защитных амулетов, но времени оставалось слишком мало, чтобы успеть предпринять хоть что-то.

В этот миг саэгран Маэ прыгнул, уже в воздухе замахиваясь мечом. Это движение заставило эльфа раскрыться, и дух тут же повернул к нему свое искаженное мукой, лишенное покоя лицо. В последний миг перед тем, как сверкающий на солнце меч отрубил длинноволосую призрачную голову, баньши закричала…

…Среди множества устилающих улицу трупов в плащах цвета чертополоха медленно поднялась одна-единственная оставшаяся в живых фигура. Поправив бледной рукой смявшийся бархатный воротник, саэгран Маэ наклонился и поднял за длинные волосы отрубленную голову духа-плакальщика – для него она была вполне вещественна: недаром половина его жизни, если можно так выразиться, прошла в стране Смерти. Тем, кто пытался его убить и попутно лишил большей части армии, еще предстояло за все ответить…

Восточную часть улицы Хардинг, в прошлом полноправное владение славного цеха Теста и Закваски (или попросту гильдии Пекарей), удерживал цыганский табор вайды Хармана. Здесь проходил, как мог бы сказать капитан Кейлем, правый фланг теальских отрядов. За минувшую ночь в боях и стычках цыгане успели потерять многих: и мужчин, и женщин, и даже детей. Но никто не роптал и не задавал лишних вопросов: традиции ар-ка предполагают глубокое уважение к авторитету и возрасту, а уж цыганский вождь олицетворяет собой самого авторитетного из старших. Нынче вайда вел себя так, словно вернулись времена цыганских восстаний [34]: раз за разом отправлял своих людей в самые опасные переделки, при этом лично шел в первых рядах, как начали поговаривать – искал смерти. Он и в самом деле искал гибели, но только не для себя, а лишь для одного эльфа – того самого, что вонзил нож в его сердце, отдав приказ перебить семью.

Цыгане надежно удерживали свою часть улицы, забаррикадировавшись за четырьмя поставленными в ряд и укрепленными с бортов фургонами. Захватив цирюльню и большую часть улицы Хардинг, эльфы начали засеивать перегороженную улицу стрелами. Ар-ка по возможности отвечали – били прицельно из тяжелых арбалетов (спасибо господину барону за снаряжение) и собственных недальнобойных самострелов. Потери были тяжелые – за одного врага приходилось расплачиваться зачастую пятью отданными жизнями. Способных сражаться мужчин на позиции оставалось все меньше.

Поэтому, когда со стороны цирюльни, где находились позиции эльфийских стрелков, донесся полный тоски и горя крик, от которого мгновенно нестерпимо разболелась голова, цыгане, несмотря на мучительные спазмы в висках, сразу воспряли духом, решив, что все враги пали, угодив в расставленную для них Огненным Змеем ловушку. Стрельба и в самом деле прекратилась. Но вскоре со стороны цирюльни показалась облаченная в пурпурный и черный цвета фигура. Незнакомец в одиночку шел прямо на их линию обороны, ничуть не страшась летящих навстречу стрел и болтов. За спиной у чужака развевался бесформенный, меняющий очертания плащ, уродующий его образ и делающий похожим скорее на какого-то призрака, нежели на эльфа или человека.

Один из оборонявших позиции ар-ка навел на, казалось бы, ничем не защищенную цель арбалет, но так и не сумел спустить крючок, встретившись с призрачной фигурой глазами. В тот же миг с ним что-то случилось. Это «что-то» заставило молодого и здорового парня схватиться за сердце и без сил осесть на мостовую.

– Милош, ты что? Тебя ранили?

Старый Карэм с тревогой посмотрел на боевого товарища. Ни свиста стрелы, ни звука удара он не услышал, и тем не менее молодой цыган побледнел так, словно кто-то запер его в худшем из его ночных кошмаров.

– Эти глаза… Холод… – едва дыша, прошептал тот.

Опомнившийся старик бросился к товарищу, подхватил на руки и осторожно уложил на камни, после чего принялся яростно растирать вдруг покрывшуюся колючим инеем кожу, но все было тщетно – цыган уже не подавал признаков жизни. Этот жуткий незнакомец, идущий на них, одним только взглядом лишил человека жизни. Было в подобном чародействе что-то от выродков-носферату, древних врагов народа ар-ка, но даже самым могущественным вампирам надо было все же коснуться своей жертвы хотя бы пальцем, а здесь… Злой на все и вся Карэм поднялся в полный рост над телегой и, почти не глядя (не хватало еще встретить глазами собственную погибель, как Милош!), разрядил свой самострел в сторону неведомого врага.

Он так и не увидел, попал или нет, – внезапно силы стали стремительно оставлять ар-ка. Тому, кто приближался к баррикаде, вовсе не нужно было заглядывать жертвам в глаза, чтобы выпустить из их тел все до последней капли жизненные соки. Он вовсе не был вампиром и не пил чужой крови, твари ночи и обитатели Терновых холмов посчитали бы его безумцем, проливающим бесценную жидкость напрасно. И древние слова проклятий, что шептал умирающий старик, не могли причинить этому созданию вреда больше, чем самый обычный порыв ветра.

Цыгане оседали на борта перевернутых фургонов один за другим, роняя оружие и бессильно опуская руки. Не сговариваясь, они все будто решили вдруг разом уйти из жизни – настолько сильная, властная и исполненная черной злобы воля исходила от того, кто в полном одиночестве приближался к ним. В одной руке у бледной фигуры сверкал зеркальный меч с белой костяной рукоятью, в другой незнакомец держал за призрачные волосы отрезанную женскую голову, направляя ее неживой взгляд на всех, кто попадался ему навстречу.

– Ты их не получишь, эльфийская тварь! – закричал вайда, поднимаясь последним, – весь его табор уже не мог бы пошевелить и пальцем, покорно расставшись с жизнью.