Разумеется, ответа он не получил, да, вероятно, письмо и не дошло до самого миллионера.

Перед ним все рисовался этот величавый образ, повелительный, прекрасный.

Боже! он так же, как и этот человек, мог быть выше многих, как и этот человек, он мог так же свободно и равнодушно требовать любви от прекрасной девочки.

И опять безумная мысль озарила голову Антоши.

Утро сияло… Было восемь часов.

Антоша порылся в кармане, но не нашел там ничего.

Тем не менее, дошедши до Васильевского острова, он кликнул извозчика и, садясь на него, сказал ему:

— В Большую Мещанскую!

Званинцев проснулся, но лежал еще в постели.

Комнаты его были убраны со строгой простотой и изяществом, но, по особенной странности, спальня была обита пламенно-красным штофом.

Перед спальнею был кабинет, в средине которого стоял огромный письменный стол, а по стенам шкафы с книгами.

Званинцев курил сигару и пил чай.

— Не принимать сегодня никого, кроме Воловского, — сказал он своему слуге.

— Слушаю-с, — отвечал тот и хотел выйти, но Званинцев остановил его.

— Сходи сегодня к Мензбиру, снеси туда книги, которые я приготовил на столе, и отдай кому-нибудь, сказавши, что это от меня барышне; ступай сейчас и пошли Ивана.

— Слушаю-с, — сказал опять лакей и вышел. Через полчаса раздался звон колокольчика.

— Кто был? — спросил Званинцев другого вошедшего лакея,

— Какой-то чиновник, — отвечал тот, ибо в Петербурге слово «чиновник» заменяет московское слово «барин» для обозначения каждого, кто одет не в длиннополый сюртук.

— Кто такой?

— Не знаю-с, фамилии не сказал, и оставил вам записку.

— Подай!

Званинцев пробежал записку и спросил опять:

— Что? он ушел?

— Ушел-с!

— Нельзя ли его воротить? Лакей побежал в переднюю.

— Что за странность! — подумал Званинцев, перечитывая опять записку: «Человек, видевший вас только раз, имеет нужду вас видеть». — Это любопытно.

Вошел Антоша.

Званинцев поклонился ему без всякого удивления, но спросил его довольно сухо:

— Что вам угодно?

— Мне нужно говорить с вами, — отвечал тот, невольно потупляя глаза перед строгим взглядом Званинцева, и дрожащим голосом.

— Ну-с, я вас слушаю… — сказал тот, опираясь подбородком на руку и не спуская с Антоши глаз.

— То, о чем я буду говорить с вами, так странно…

— Нужды нет.

— Вы богаты…

— Гм! вам, верно, нужны деньги?

— Вы бросаете тысячи.

— Прямо к делу. Вам нужны деньги?

— Да, — сказал Антоша, с твердостию встречая взгляд Званинцева насмешливый и суровый.

— Хорошо, я не стану вас спрашивать даже, на что вам нужны деньги, деньги вещь очень важная, но сегодня я еще могу их бросить. Много ль вам?.. тысячи три, четыре?

— Две, — спокойно сказал Антоша, — но так я не возьму ваших денег, вы должны меня выслушать.

— К чему?

— Вы должны меня узнать, — настойчиво сказал Антоша.

— Я вас знаю, — спокойно отвечал Званинцев.

— Как паразита Сапогова?

— На что вам? не все ли вам равно?

— Нет, я не возьму ваших денег, — проговорил твердо Антоша, вставая со стула, на который он сел без приглашения.

— Безумец! — заметил с грустной улыбкой Званинцев. — Безумец! — повторил он. — Ну, утешьтесь, я знаю вас, как безумца.

Несмотря на язвительную несмешливость тона, Антоша понял, что Званинцев глубоко заглянул в его душу.

— Отоприте этот ящик, — начал ласково Званинцев, подавая Антоше ключ и указывая на ящик, стоявший на столе подле постели.

Антоша отпер.

— На левой стороне депозитки^*, берите ими, да берите уж тысячу серебром, что за глупое жеманство?

Антоша отсчитал молча. Званинцев внимательно глядел на его лицо, но не заметил на нем и признака радости. Казалось, молодой человек совершал какую-то тяжелую обязанность.

— Вам тяжело, я вижу, — сказал Званинцев важно, — ну, что же делать, сами виноваты. Помните, что деньги — все.

И потом, подумав немного:

— Мне надобно вас взять в руки, — сказал он с улыбкою.

Антоша взглянул на него, и в его взгляде было много благодарности, хотя нисколько не унижающейся.

— Переезжайте ко мне, — опять начал Званинцев.

Антоша схватил его руку.

— Вы еще молоды, но в вас много благородства, много силы, много свободы, — говорил Званинцев. — Садитесь и пейте чай.

И через час беседы, в которой молодой человек передавал впервые другому человеку исповедь своих мук, своего унижения, казня беспощадно самого себя, — он был уже чист, светел и горд, как за пять лет назад, — он был уже почти равен своему идеалу.

Антоша уехал с тем, чтобы воротиться через два часа.

Лакей, которого Званинцев посылал к Мензбиру, возвратился и донес, что встретил барышню у ворот, выезжавшую в коляске с какой-то дамой.

— Куда?.. не знаешь? — спросил Званинцев.

— Не знаю, говорили только, что ужо в Кушелевом будут.

Через полчаса Званинцев оделся и вышел, оставив на имя Позвонцова записку, в которой просил его распоряжаться как дома в свое отсутствие.

В Кушелевском саду опять раздавалось новое оглушительное попурри Германа. На скамьях против оркестра сидело много дам, жительниц дач большею частию, одетых в неглиже, требовавшее, кажется, не менее трех с половиною часов времени. За ними стояли гвардейцы и говорили очень громко, разумеется по-французски. Было еще семь часов.

Налево сидела Лидия Мензбир, с какою-то дамою средних лет, очень незамечательной наружности. Она, видимо, скучала, потому что не было никого из ее поклонников, к пошлостям которых она привыкла. Ей было досадно, что кругом ее раздавались любезности, которых предметом была не она, и притом на языке, вовсе ей непонятном. Ее родственница молчала, она молчала также.

Но вот мимо ее прошел и Званинцев, прошел и едва заметно кивнул головой.

В эту минуту она его ненавидела…

— Скучно, тетенька, — сказала она вставая, — поедемте.

Флегматическая тетушка машинально последовала ее примеру.

И они пошли. Обыкновенные посетители сада осматривали их с наглым любопытством.

— Как вы тихо идете, тетушка, — сказала Лидия, выставив вперед нижнюю губку, с нетерпением и досадою.

Но в эту минуту чья-то рука коснулась ее левой руки и без церемонии взяла эту руку.

— Куда вы спешите, Лиди?.. — раздался звучный голос Званинцева.

— Ах, это вы! где вы были, я вас не видала здесь, — сказала Лиди с худо скрываемой злостью.

— Я вам кланялся, — сказал Званинцев.

— Я не заметила.

— Я знал, что вы сегодня будете здесь.

— Ах, да!.. благодарю вас за книги…

— А где же Севский? — спросил равнодушно Званинцев. — Странно, что его здесь нет.

— Отчего же странно?

— Полноте скрытничать, Лиди, я знаю, что вы вчера приняли его письмо.

Взгляд Званинцева был так холодно насмешлив, что Лидия потупила глаза, несмотря на свою досаду.

— Ну, что же? очень страстно это послание? — продолжал Званинцев: — как оно начинается? вероятно — Lydie! и, вероятно, это слово написано по-французски, хотя Севский очень хорошо знает, что вы знаете только по-русски.

Эта наглая дерзость могла взбесить даже и не девочку. Лидия кусала губы от досады.

— Что ж тут смешного? — сказала она чуть не сквозь слезы. — Вы сами зовете меня Лиди.

— А! так я угадал… Но не в том дело, я совсем другое, я могу звать вас, как мне угодно.

Эти слова, произнесенные равнодушно и спокойно, вывели из терпения Лидию. Не привыкши удерживать свои внутренние движения, она вырвала свою руку из-под руки Званинцева.

— Как вам угодно?.. — сказала она, взглянувши на него с гневом своим блестящим взглядом.

Званинцев смотрел с улыбкою.

Он любил, когда из-под бархатной кошачьей лапки выступали когти тигра.

— Ну вот вы и рассердились, — сказал он добродушно, схватывая опять ее руку и кладя на свою… — Мне хотелось вас взбесить немного сегодня, чтоб видеть, к которой из кошачьих пород надобно вас причислить.