«Студенты» были встречены критикой значительно более холодно, чем первые две книги тетралогии. Критическое отношение Гарина к системе высшего образования, острые сатирические портреты «белоподкладочника» Шацкого, опустившегося Ларио, наконец образ мечущегося и запутывающегося Карташева — все это вызывало возражения рецензентов. В одном из «Ежемесячных литературных приложений к „Ниве“» критик Семектковский, например, патетически восклицал: «…роман производит такое впечатление, как будто автор хотел написать пасквиль на студентов… если бы учащаяся молодежь… была такова, то пришлось бы поставить крест над всей будущностью России» (1896, № 2). Это обвинение предъявляется автору неоднократно. «„Студенты“ разочаровывают… не только в героях, — пишет рецензент в „Книжках Недели“, — в стремлении изобразить такие стороны в жизни молодежи, которые являются уродствами, извращениями нормальных общественных условий. Сцена в знаменитом некогда петербургском кафешантане Марцынкевича (заведение более не существует) — реальность изображения, служит… не в похвалу, а в осуждение. Автор относится ко всему этому… чересчур эпически… не все язвы. требуют обнажения, вовсе не у места юмор там, где нужна здоровая и внушительная проповедь. Болезненная волна захватывает всех молодых героев Гарина» (1895, апрель).
Аналогичную оценку «Студентам» дает и рецензент «Русской мысли» П. Николаев. «Гарин обладает замечательной способностью так сказать перерисовывать, накладывать на свои образы чересчур однообразные темные тени… пишет исключительно черными тонами… Тем же характером чрезмерной перерисовки… темноты тонов отличается и третья часть его трилогии. „Студенты“. Если бы мы поверили в описание студенческой жизни… было бы отчего в отчаяние прийти… мрачна и позорна эта жизнь… какие-то идиоты, животные и декаденты, Нигде и ни в чем, ни в семье, ни в школе, ни. в общественном мнении, ни, наконец, в университетской науке — ни малейшего просвета. Тем не менее, — неожиданно заключает рецензент, — трилогия будет представлять вклад в беллетристическую литературу. Вопрос о судьбах и настроениях, о развитии и направлении молодого поколения… вопрос о будущем общества. Среди сплошного мрака выделяются… меткие замечания и серьезные наблюдения» («Русская мысль», 1895, кн. 3, 6, 8).
В письме Иванчину-Писареву от 1 сентября 1895 года Гарин отвечает на предъявленные ему Николаевым обвинения: «Прочел в „Русской мысли“ отзыв о себе: много правды, но в общем он производит впечатление человека с расстроенными нервами, который сознательно или бессознательно валит с больной голозы на здоровую: разве трудно понять, к какой части общества относится „эгоизм наших дней“ [XXIV глава журнальной публикации, в которой автор говорит об „эгоизме наших дней“ в последующие издания не включена] и чем именно деморализовано это общество? Общество и общество: одному вечное проклятие, другому вечная слава. И Вильгельм Мейстер великого Гете и Карташев ничтожного Гарина они и гибнут, и находят свое обновление, конечно, не на луне и не вне общества. Мне кажется, что этот рецензент с такими отталкивающими ужимками ухватился за идею взять под свою опеку „бедного Макара“, что „книжники и фарисеи“ ему удобнее повернуть к своей расстроенной особи. А может быть, он просто вдруг. потерял свое миросозерцание, хватается за свою идею и кричит обществу, как один мой разорившийся подрядчик, оставив десятнику Зайчикову выворачиваться как ему угодно, на отчаянные телеграммы последнего прислал ответ: „Борись, Зайчиков, денег нет“» (ИРЛИ).
Однако и сам Гарин не был удовлетворен «Студентами», писавшимися в спешке, — в письме к Михайловскому от 7 февраля 1897 года он характеризует эту повесть как «самую плохую вещь» (имея в виду «Семейную хронику»). Эта самооценка Гарина отчасти совпадала с оценками критики, указывавшей на «нагромождение эффектов» в повести, отравляющих, «удовольствие чтения» («Ежемесячные литературные приложения к „Ниве“», 1896, № 2).
Перерабатывая повесть для отдельного издания 1898 года, Гарин исключает ряд эпизодов, перечисленных в рецензии Сементковского, например трагическую смерть Шурки Неукротимой, самоубийство ее возлюбленного Холмского. Существенные изменения внесены Гариным и в композицию повести. Многие главы перестроены, например: сцена в кафешантане Марцынкевича (X глава) перенесена в XII главу; приход Карташева с Шацким к Ларио (XII глава) — в XIII главу, — таким образом конфликт, который происходит между Ларио, Шуркой Неукротимой и Катей Тюремщицей, а также все связанные с этим последующие события сосредоточены в двух главах. Сокращены и объединены главы XIX и XX, ряд сокращений сделан автором в главах VII, VIII, XII, XVI. Сокращения эти связаны с исключением значительной группы персонажей, не участвовавших в первых двух томах «Семейной хроники», появляющихся в «Студентах» впервые, а следовательно и ряда событий, связанных с ними. В издании 1898 года отсутствуют фигурировавшие в журнальном тексте приятели соседа Карташева по квартире — Гонды, переименованного здесь в Сновидского: Либерман, Холмский, Скрашевский. Из текста повести исключены таким образом эпизоды — именины Гонды, чтение Либерманом своего рассказа «Ревекка», импровизация Холявы, работа на железной дороге Холмского и Скрашевского. Исключена автором последняя глава — возвращение Карташева в Петербург; повесть кончается похоронами Наташи.
Существенную роль играет изменение, внесенное Гариным в издание 1898 года: Карташев заболевает не чахоткой, а сифилисом. В новой редакции более оправданы горькие размышления Карташева о том, что он «брошен, как Жучка, в вонючий колодезь», его желание покончить с собой, овладевшее им отчаяние, попытки оглушить себя вином.
Предпосланный повести в издании 1898 года эпиграф: «Свеча горит и меркнет и вновь горит сильней» (стихотворение К. Бальмонта, напечатанное в № 1 «Русского богатства», где опубликованы и первые главы «Студентов») — в последующем издании снят, по-видимому, как несоответствующий содержанию повести.
В 1903 году издательство «Знание» выпустило три тома «Семейной хроники». Появившийся здесь подзаголовок «Тема и его друзья» уточняет тему повести, ограничивает круг действующих лиц: действующими лицами в последней редакции повести являются друзья Темы, известные читателю по первым книгам «Семейной хроники». Продолжая переработку, начатую для издания 1898 года, Гарин дополнительно исключает ряд персонажей (Сновидский, его друг Явин); исключаются, таким образом, эпизоды ареста Явина за подделку аттестата об окончании гимназии, его разорения, поездки в Монако, самоубийства, причисленные Сементковским еще в рецензии на первую публикацию «Студентов» к «дешевым эффектам». Исключены также: семья доктора Вдовиченко, спасающего больного Карташева, главы, посвященные жизни Карташева у Лопато, друга Вдовиченко, описание болезни Карташева, военная служба, смерть Наташи.
В окончательной редакции в текст повести возвращена сцена встречи больного, смятенного, одинокого Карташева с Ивановым, арестованным за революционную деятельность. Сцена эта, данная автором в финале, как бы символизирует итог двух жизней, о которых Гарин говорил: «те гибнут в Сибири, а другие пропадают от разврата» (письмо Иванчину-Писареву от 13 февраля 1895 года. ИРЛИ).
Ряд персонажей и эпизодов, исключенных из «Студентов» при переработке, в несколько измененном виде фигурирует в рассказах Гарина. Работа на железной дороге студента-практиканта описана в рассказе «На практике» (1903); переделан в самостоятельное произведение рассказ Либермана «Ревекка» (1896; две страницы, приведенные в повести, являются началом рассказа). В рассказе «Заяц» образ героя сходен с образом пропойцы Петра Семеновича (персонаж, исключенный Гариным при переработке журнального текста).
В настоящем томе текст «Студентов» печатается по изданию: Н. Гарин, Студенты, изд. т-ва «Знание», 1903, сверенному с предшествующими изданиями.
«Нас венчали не в церкви…»— популярный в кругах демократической молодежи романс А. С. Даргомыжского (1813–1869) на слова А. В. Тимофеева (1812–1883).
