– Подождите, так это был друг или враг нашего постояльца?
– Строго говоря, неизвестно. Мог подняться, чтобы предупредить его о чем-то, а мог… Нет, если бы это был друг, то ваш китаец не повторил бы потом свой акт с исчезновением уже у католиков, как только тот же китаец там его настиг. Портье произнес в трубку дословно следующее: к вам высокий человек из Китая. Но, кстати, еще неизвестно, как тот его понял. Потому что постоялец говорит только на каком-то ином диалекте. Портье считает, что на шанхайском, но черт же их там разберет, в их Китае.
– Итак, на следующее утро вызвали вас, и вы нашли там…
– Очень скромный чемодан, минимум незаметной одежды на вешалках. Всякие пустяки, типа бритвы и прочего. Бумажник на секретере. Да, а ведь там был еще и обратный билет на лайнер в Гонконг и потом Шанхай, и паспорт, что немаловажно, – он сейчас у коллеги (Робинс снова дернул головой в сторону Тони и его нового друга). Очков не было, но, что тут странного – он в них все время ходил, они были на носу, в них и выбежал. Оружия или патронов – никаких. Бумаг – никаких. Хотя… чтобы быть точным, на этом секретере лежал томик стихов, чуть ли не Рембо. На французском. Английским этот постоялец не владел, забыл вам сказать. И единственное, что в комнате было не так, – ручка. Отельная ручка на ковре. Пятнышко чернил у кончика пера.
– То есть он что-то все же схватил на бегу с секретера, очень быстро. Уронил ручку. Допустим, лист бумаги, на котором эта ручка лежала.
– Схватил что-то более важное, чем паспорт или деньги. Хм.
– Итак, человек в очках, брюках и рубашке, без денег, без документов, не говорящий по-английски или даже на таком китайском, чтобы был тут понятен, выскакивает чуть ли не из окна второго этажа на заднюю улицу… точнее, в джунгли, потому что я провела недавно ночь как раз в «Грейт Истерн» и помню, что видела из заднего окна. Прямиком направляется в католический приют и сидит там несколько дней, пока не исчезает и оттуда. Интересно. Сколько он тут провел времени?
– По билету – сутки.
– Это что – он, значит, просто ориентировался, на бегу, по кресту на колокольне? Неплохо. А с отцом Эдвардом, главой братьев Ла Салль, он говорил на каком языке?
– А, вы его знаете? Ну, этим фактом отец Эдвард как раз поделился. Они говорили на французском. Но больше из него никаких подробностей вытянуть не удалось.
– Он выходил из приюта?
– Да, прогуливался каждый день. Так что город в окрестностях Букит Нанас, возможно, знал к моменту второго побега хорошо. На взгляд знал – ведь говорить там ему было не с кем. Ни английского, ни диалектов… Все равно что глухонемой.
– Ну, и последнее. Внешность. Приметы. И не говорите, что он похож на китайца.
– А вот тут самое интересное. Ну, ладно еще отец Эдвард заявляет, что более обыкновенного китайца не найти. Но это же подтверждает и китайский портье. Средний рост. Лет, возможно, сорок. Лицо круглое, пухленькое. Глаз не видно – очки, круглые, обычные, в металлической оправе, как сейчас носят. Шрамов, родинок, бородавок – никаких. Волосы зачесаны назад, как у всех нас. В общем, человек без лица. И честно вам скажу, госпожа де Соза, я был безмерно рад, когда дело у меня забрали.
– А что, вам трудно найти китайца в Куала-Лумпуре?
– В том-то и дело, что никаких трудностей. Ну, в городе живет сто пятнадцать тысяч человек, из которых китайцев почти семьдесят тысяч. Не так уж и много. Если учесть, что все они подлежат регистрации. Рабочие на оловянных шахтах или каучуковых плантациях, пуллеры рикш, даже нищие на улицах. И кому нужно ссориться с нами и скрывать, что он вчера дал приют китайцу из Китая, который и в землячестве-то ни в каком не состоит? Одиноких китайцев, как вы знаете, у нас не бывает. В одиночку они не выживают. Ну, тут, конечно, есть такая штука. Нанимается китаец на шахту, забирает аванс и сразу бежит на поезд. Его догоняют и бьют, деньги отбирают. Но таких случаев в те самые дни не было. А поезда за это время, пока он отсиживался в приюте, уже были взяты под наблюдение. Как и улицы, ассоциации, лавки. Великий боже, вся полиция искала одного китайца, который тут – как ребенок в джунглях. Формально и сейчас ищет. И ведь не нашла.
«Молодец», – сказала я мысленно. Мне начинал нравиться этот человек без лица и имени.
Инспектору Робинсу принесли здешний знаменитый бифштекс на раскаленной сковороде – бой нес его на укутанных салфеткой и вытянутых вперед руках, над влажно блестящей золотистой корочкой мяса реяло облако соусного пара. Народ в баре, слыша приближающееся шипение, уважительно расступался.
– Готовится, пока его несут к столу. Я ведь уже спрашивал вас, госпожа де Соза, – как насчет второго ланча? Ах, «карри ми» на Ява-стрит… Хороший выбор. А кусочек вот с этой сковородки?
Я представила себе, как аккуратно беру зубами сочный кусок мяса с его вилки, – это ведь должно быть забавно, почему же тогда?.. И что со мной творится?
Гул в баре не ослабевал. На эстраде, на пару часов раньше обычного, раздавались звуки настраиваемых инструментов. Магда тренькала клавишами, беседуя у края эстрады с барабанщиком, – о, только не это! Мне она была тут нужна для совсем других дел. Джереми у стойки бара, среди плантаторов… так, Джереми стоя поглощал некий британского вида сэндвич. Точнее, делал это не сам – сэндвич в щель между его усиками и нижней губой просовывала женская рука, вторая же, лодочкой, была подставлена под подбородок для крошек. А что там, кроме руки? Перманент на волосах, обесцвеченных до белого, рост – никакой. Ну, веснушки. Что-то вроде уменьшенной и ухудшенной копии Магды.
– А вот эта женщина? – поинтересовалась я у Робинса.
– Эта? Это его жена, – сказал он. – А кто бы еще стал тут…
– А вот эти люди, в углу и вокруг дивана…
Робинс с интересом взглянул на меня.
– Не сочтете ли невежливым, госпожа де Соза, если я поинтересуюсь, почему вы задали такой вопрос?
– Не сочту. Потому что ваши глаза постоянно делают круги по этой комнате, как прожектор у крейсера, и еще заглядывают в соседнюю залу, где музыка. У вас такой вид, будто вы работаете.
– А вы как думали – в день плантатора, когда у каждого второго в кармане вот такая пачка денег? Моя работа, и Джереми, хотя бы в том, чтобы тут сидеть так, чтобы нас было видно. А мой коллега Джарвис так же присматривает за Селангор-клубом, и так далее. Плантаторы это знают и относительно спокойны. Но, видите ли, госпожа де Соза… сегодня какой-то странный день плантатора. Дело в том, что в общем здесь – все обычные подозреваемые, да-да, вот здесь. Но, кроме них, еще куча неизвестного мне народа. Как они только вмещаются в такой маленький зал.
Я обвела взглядом зал: Магда уже обосновалась на эстраде всерьез, Тони щелкал пальцами, требуя еще виски (и то и другое – потенциальный кошмар). Что еще тут стоит внимания, кроме толпы у самого бара? Тихие заводи, наверное. Они тоже интересны. Вот за спиной Тони – столик, где в полутьме сидел какой-то светловолосый европеец, с ним китаец, а к столику этому продвигался сквозь толпу на странно тонких ногах какой-то юноша, тоже китаец.
И тут Тони, продолжая щелкать пальцами (тщетно), рассеянно кивнул этому юноше, тот тоже кивнул, оба отвернулись друг от друга, и Тони погрузился в беседу. Так бывает, когда люди плохо помнят, где же они встречались раньше.
А в дверь входили все новые люди, всех возрастов и рас.
– Что-то происходит, – задумчиво сказал Робинс.
– Что же?
– Ну, с одной стороны, тут исчезают люди. Вот ваш китаец, и у моих секретных коллег тоже кто-то пропал, то есть не явился на встречу. Но люди и появляются. В последние дни. И очень специфические люди. Причем в немалых количествах. Вы умеете смотреть краем глаза?
– И еще как, – храбро ответила я.
– Тогда скосите глаз незаметно к самой стойке бара. Вот тот похожий на молодого быка китаец в лимонном костюме. Его тут не было уже месяца три.
– Бандит, – сказала я, посмотрев уголком глаза на китайца, физиономия которого буквально трескалась от здоровья, а лицо было носатым, гордым и опасным.
