– Бандит, – подтвердил полицейский. – По имени Вонг. Когда вы дома, в Джорджтауне, вы не читаете наших газет, госпожа де Соза? А у вас не писали о громком деле убитого ювелира по имени Картрайт? Весь европейский Куала-Лумпур ворчал по поводу его бурного романа с девятнадцатилетней Марианной ди Карвалью… простите, если задел ваши национальные чувства.

– Еще не задели, так что продолжайте. Евразийских жуликов я люблю не больше, чем китайских или индийских.

– Кстати, о евразийцах, с вашего позволения, – состав ее крови просто немыслимый, там сколько угодно и китайской, и тамильской… Шокирующе хороша. Первая красавица в Малакке. И в свои девятнадцать успела побывать девушкой особых услуг, подругой плантатора и еще кем угодно. А Картрайт – ну, ему был 51 год, это был один из самых богатых англичан города. Марианне он успел тут снять бунгало, потом начались разговоры о браке и вечной любви, а главное – завещание в ее пользу он успел составить. Я имею в виду, успел до того момента, когда он вышел на веранду своего дома – где в очередной раз ссорился с женой, – и получил пулю из темноты. Жена схватила свой револьвер и послала пулю в кусты, туда, где была вспышка, – это по ее словам.

Господин Робинс аккуратно вонзил нож в середину своего бифштекса, оттуда просочилась капля рубиновой крови, он удовлетворенно кивнул, я отвернулась.

– А теперь поставьте себя на место присяжных: другого трупа в кустах нет, вторая пуля улетела туда и не найдена, да и была ли она вообще? Есть, конечно, показания амы о том, что выстрелов она слышала два, но что такое слова китайской амы? Зато есть обиженная изменой жена и ее муж с дыркой в груди. Что интересно, калибр совпадает с револьвером жены – кто-то хорошо подготовился. И поэтому вдова Картрайта на данный момент находится на пути в эту каторжную Австралию.

Ну, конечно, сказала я мысленно. Если ты англичанин, то сидеть в местной тюрьме ты не будешь, так же как в больнице тебе не будут переливать кровь местных коренных жителей.

– А я, – продолжал Робинс, – сижу здесь. И знаю одну вещь, которую бесполезно было рассказывать присяжным. Что до убийства богатую наследницу Марианну ди Карвалью мои люди видели раза два вместе вот с этим Вонгом, вне всякого сомнения бандитом. Известным и очевидным бандитом. Но это ничего не доказывает, к сожалению. За встречу или разговор не арестуешь. А после убийства они оба исчезли с горизонта. И вот он снова здесь. А зачем?

Я задумчиво посмотрела в направлении стойки бара, где Вонг с каменным лицом глотал коктейль. Какое дело мне было до всего этого? Моего китайца если и звали Вонгом, то бандитом он не был. Шпионствующим поэтом или поэтичным шпионом – да. Томик Рембо, вот это здорово!

Тут к Вонгу кто-то подошел. Мальчик. Нет, просто очень худой юноша, да вовсе и не юноша, лицо его украшало несколько волосков бородки. Тонкий, как тростинка, с длинными худыми руками и ногами. Что-то сказал Вонгу, тот неожиданно вежливо ответил. Они кивнули друг другу, и хрупкий молодой человек странным образом исчез. Только что он был здесь, а вот его уже и нет. А, да это же с ним как бы здоровался Тони.

– А это кто? – обратилась я к Робинсу.

– Понятия не имею, – оживленно отвечал тот, уничтожая бифштекс (и посверкивая обручальным кольцом). – А это уже само по себе очень странно. Да, что-то происходит…

Подошел Джереми и его блондинка. Она еле заметно задела плечо инспектора Робинса мягкой частью тела, мило извинилась. Я посмотрела на нее, постаравшись не щуриться (что, пол бара качается, как палуба?), она посмотрела на меня.

– Джереми, – радостно сказал Робинс, и в глазах его загорелся зловещий огонь. – И мадам Дебора. Познакомьтесь с Амалией де Соза, выдающимся человеком, она тут открывает некое деловое предприятие. Я заметил, что с вашим ланчем тоже уже покончено? У меня есть прекрасная идея насчет десерта. Для всех нас, четверых. Джереми, считайте, что это приказ.

Джереми заметно напрягся. И был абсолютно прав.

– Дуриан, – провозгласил господин Робинс. – Король фруктов. На рынке, по ту сторону речки. Пять минут езды. Сейчас, конечно, не сезон, и это хорошо, потому что, когда сезон наступает, излишне нервные европейцы на некоторых улицах закрывают нос платком с лавандовой водой. По эту сторону речки дурианы не встречаются, по крайней мере в окрестностях паданга. Как бы это вам описать, друзья. Я знаю, что наши собраться сравнивают вкус этого фрукта с давленым чесноком, смешанным с особенно зловредным сыром, который поедается рядом с лошадью, которая мучается газами. Простите, мадам и госпожа де Соза. Я бы, впрочем, описал этот вкус как-то по-другому: гниющие луковые шкурки, плюс сточная канава, куда вывалили гроздь перезрелых бананов, плюс кусок самого жуткого французского сыра, плюс крем-карамель с вишневым ликером. Примерно так. На вид – разлагающаяся плоть, и это еще мягко сказано. В туристических справочниках значится, что фрукт никоим образом не пригоден для человеческого употребления. И если бы сэр Стэмфорд Раффлз прибыл на остров Сингапур в 1829 году в сезон дуриана, он бы не очень спешил подписывать договор с султаном Джохора о переходе острова в британское владение. И покинул бы остров в спешке.

– Ну, давайте упомянем кое-что еще, – сладким голосом добавила я, следя за сменой эмоций на лице Джереми. – Раффлз обожал есть дуриан у себя дома с местными друзьями и описал его вкус как «багус секали» – «очень хорошо». Он, кстати, знал малайский не хуже многих султанов… И он знал о силе фрукта как афродизиака.

Лицо Джереми намного розовее не стало, но вот его жена, кажется, всерьез заметила мое присутствие.

– И еще, – продолжила я, – лучшие дуриановые сады принадлежат здесь, по большей части, именно султанам, хотя обычные дурианы можно все же купить и простым смертным. Я видела людей, которые просто дрожат от счастья, засовывая в рот первый в году кусок.

– Отлично, – подвел итоги Робинс. – Слушайте меня, юный Джереми. Я встречал людей, которые влюблялись в дуриан лишь на пятый-шестой год работы в этих краях. Но это редкость. Обычно тут все решается сразу. Или вы рождены для тропиков, или нет. Если вы возьмете в рот эту штуку и поймете, что вот это и есть то, о чем вы мечтали всю жизнь, – значит, ваша карьера в Малайе будет обеспечена. Если нет – плохо дело. Итак, где там этот Кришна с моим «фордом»? А, стоит за стеклом и в ужасе рассматривает чей-то новенький мотоцикл чудовищного вида… Нас четверо, как раз войдем.

– Я встретила друзей, дайте наговориться, – сладким голосом сказала Дебора, она же Дебби, и улизнула. Джереми остался один на один со своей будущей колониальной карьерой; было видно, как он судорожно сглатывает слюну.

Тарахтя мотором, полицейский «форд» прополз по Бату-роуд, вдоль паданга, и свернул влево, через мост, к рынку.

Рынок – монументальный каменный сарай прошлого века, с его окнами от земли до потолка и ступенчатыми узорами поверху, отделяется торжественным рядом пальм с бутылкообразными стволами от другой стороны улицы. А именно от пяти слепленных друг с другом китайских домиков в два этажа, разных, но очаровательно одинаковых – с голландскими фронтонами, колоннами, балюстрадами, каждый в три окна, у каждого свой цвет, от белого до кирпичного. Все, и рынок тоже, выходят на маленькую площадь, до отказа заставленную затененными лотками с фруктами.

Я покосилась в сторону Джереми. Чуть открыв рот, он смотрел на это великолепие – рыжие волосатые человечки рамбутанов (представьте себе, что орангутаны уменьшились в несколько десятков раз и стали фруктами), бежевые гроздья лонганов, желтые слитки кукурузы, которые как раз в этот момент грузили в пароварку. Ну, и манго минимум шести сортов, настоящие золотые и зеленые горы. А отдельно от всего – желто-зеленые мячи для регби, те самые красавцы-дурианы.

Полицейская машина въехала бы на самую дышащую влажным жаром площадь, но тут ей перегородила дорогу ручная телега, оставляющая мокрый капельный след. На ней торжественно ехала ледяная глыба, внутри которой серебрился ломкий коралловый рисунок трещин.