Глаза Джереми были попросту стеклянными.

– Фэншуй – это китайская геомантия, соответствие архитектуры и внутреннего устройства жилья силовым линиям земли, воды и вообще гармонии природы, – помогла ему я. – Поставишь дом или просто кровать не по фэншую – и нанесешь ущерб здоровью. А то и… Если ты китаец, конечно.

Но благодарности я не дождалась. Джереми, кажется, был готов к полному отключению перетруженного мозга.

А господин Робинс тем временем щелкнул пальцами бою, и тот понес к нашему столику нечто напоминающее орудийный снаряд со слегка помятыми и запотевшими боками – сифон для содовой. Робинс нажал тяжелой рукой на рычаг, и в стакан хлынула струя воды, вспениваясь там крупными пузырями.

– Госпожа де Соза, хотя меня никто об этом не просил, но если в городе нет никаких массовых волнений, то я всегда могу пожертвовать ради вас парой-тройкой констеблей. Не отказывайтесь.

– И не буду, господин Робинс. Но пока рано об этом говорить, а потом, у меня будет тут некоторая защита. Моя, так сказать, частная армия. И я говорю об этом потому… потому что, если не ошибаюсь, эта армия уже здесь…

За стеклами нашей залы, там, на душной и полной дразнящих запахов жаре улицы, происходило некое движение. Тележку торговца очищенными и плавающими в тающем льду зеленоватыми ломтиками манго с руганью отодвигали от входа в «Колизеум». Ее место, изрыгая газолиновые испарения, занял похожий на калошу «форд» с потертой крышей искусственной кожи. К «форду» бежали два боя отеля – подавать руки грациозно выходящей из него даме в летящем белом платье и шляпе с перьями. Она кивнула им и сказала пару слов.

Из «форда» начали выгружать тяжелое железное сооружение на колесах и раскладывать его. В получившуюся в итоге инвалидную коляску начали с глубоким уважением перегружать из авто джентльмена с седоватой бородкой – прочие черты его лица были не видны под обтянутым парусиной пробковым шлемом-тупи, отбрасывавшим резкую черную тень. Бой начал теребить защелку, чтобы распахнуть обе двери в отель и вкатить коляску внутрь.

– Какой кошмарный в этом году апрель, – всем сразу и никому конкретно сказала дама, с отчетливым американским акцентом. – Даже камень тает. Надеюсь, вентиляторы там, наверху, справляются со своей задачей?

Легко касаясь плеча катящегося вперед инвалида, она приблизилась к стойке – бара и одновременно отеля.

– Магдалена Ван Хален, – представилась она низким голосом. – И майор Энтони Дж. Херберт-младший. Две комнаты рядом.

Через минуту джентльмены, наслаждавшиеся вечерним коктейлем, затихли, американский акцент и вообще черты американского национального характера перестали быть предметом начавшегося оживленного и ехидного разговора. Возможно, они не успели даже обсудить неопределенный, весьма неопределенный возраст Магдалены Ван Хален. Потому что груду чемоданов, которую переносили из «форда» два боя, торжественно увенчали два специфических очертаний кожаных предмета с застежками – футляры, чтобы быть точным, – внутри которых могло быть только одно.

Два сияющих золотой медью саксофона. Ну, или один саксофон и один кларнет.

– О-го-о-о! – прошел счастливый вздох по зале. Жизнь обещала измениться к лучшему.

– Два сифона наверх, горячую воду… – слышался у стойки приглушенный голос дамы, с этим неподражаемым американским «р».

Два боя подкатили инвалидное кресло к первой ступеньке лестницы, дружно взяли майора Энтони Дж. Хопкинса-младшего на руки и понесли его вверх. Появился третий бой, он с грохотом начал втаскивать вслед тяжелое кресло.

Магдалена Ван Хален, постукивая каблуками, последовала за креслом. В баре стало еще тише – все смотрели на покачивавшиеся белые очертания ее фигуры, и не всей фигуры, а только нижней ее части.

За ней последовали, конечно, чемоданы, но это зрелище никого не заинтересовало.

– Вот это – ваша частная армия? – оторопело откинул свое немаленькое тело на спинку стула господин Робинс.

– Угу, – промурлыкала я в ответ. – И мне, пожалуй, пора построить ее и обратиться с ободряющим словом. Так, а за напитки я могу заплатить наличными, и только?

– В следующий раз, – решил Робинс. – Потому что я, вместо наличных, подписываю сегодня чит. Кажется, у меня, в отличие от большинства плантаторов, есть право подписи чита во всем городе, ну, кроме Петалин-стрит и окрестностей. Но там и баров-то настоящих нет, хотя прекрасные рестораны. А знаете что, Джереми, давайте проверим – насколько затуманен ваш мозг змеиными стенгами или змеиными джин-пахитами, что вы там пили… Вы тут уже неделю, а предстоит вам проработать годиков двадцать. А раз так, очень полезно уметь свободно произносить всякие сложные местные слова. Итак, друг мой, – повторите нам, как называется вот это все?

Робинс обвел мощной рукой в льняном рукаве бар, гудящий голосами, потолок с вентиляторами, а заодно и улицу, загорающуюся первыми огоньками над магазинчиками и прилавками.

– Все, все вместе… С этими двумя сливающимися вместе реками, вокзалом – нашей гордостью, падангом по эту сторону рек и китайскими кварталами по ту… И не повторяйте имени этого медвежонка из страны каторжников. Хотя оно и очень похоже. Итак – сразу, с одной попытки. Ну?

– Ко… Куала-Лумпур, – выговорил отчетливо будущий гений сыска. – Куала-Лумпур. Селангор, Эф-эм-эс – Федерированные Малайские Штаты.

Робинс, счастливый, откинулся на спинку стула.

Обольстив обоих прощальной улыбкой, я пошла наверх по лестнице. При этом дав себе слово на следующий же день изучить вопрос – можно ли пройти в гостиничный коридор как-то по-иному, сзади, минуя забитый народом бар.

Сумочка с пистолетом непривычной тяжестью задевала бок. Газета, сообщавшая, что делать, если у вашего слуги малярия, осталась на столе на память двум полицейским.

Какой хороший сегодня день – никого не убили на моих глазах, подумала я. Впрочем, еще впереди был вечер.

Что я делаю в этом городе, в котором раньше бывала только проездом в Сингапур и обратно – потому что здесь нечего делать?

Зачем мне, у которой – как мне не устают напоминать – есть все, искать какого-то беглого китайца?

Что мне делать с моей жизнью, в которой нечего больше хотеть?

Но есть люди, которые почему-то решают эти вопросы за меня, – а я не могу им отказать.

«От У. Э.» – значилось на записке, которая была вложена в небольшую, явно только что отпечатанную книжку. «Дальневосточные рассказы. Уильям Эшенден».

«Дорогая Амалия, не удивляйтесь звонку, который сделают вам вскоре после получения этой посылки» – значилось в записке. И я вспомнила внимательный, оценивающий взгляд господина Эшендена полтора года назад, когда моя жизнь была совсем другой. Лучше? Нет. Хотела бы я вернуться в ту жизнь – как этого хотят все в сегодняшнем загрустившем мире? Нет, не хотела бы.

«Я прошу вас согласиться на то, о чем вас хотят попросить. И еще прошу поверить, что вы не пожалеете о своем согласии. Ваш У. Э.».

И все.

А потом был звонок, от которого мои тщательно прорисованные брови поползли куда-то вверх. Меня ни о чем не просили. Мне вежливо объясняли, когда (послезавтра!) и где меня ожидают.

В таком месте, где подавляющее число обитателей нашей колонии – даже англичане – могли только мечтать оказаться.

И почему бы нет, сказала я себе.

И вот – серые ровные ряды одинаковых стволов гевейного дерева по сторонам дороги. Зеленые холмы, красные морщинистые скалы, увенчанные шапками той же зелени. Шоссе, которое никогда не было таким чистым и сияющим. Окаменевшее лицо Мануэла, сидящего слева от меня в форменной шапочке водителя, – ему плохо, потому что не его, а мои руки в перчатках сжимают руль моей красавицы, моей длинной, низкой, сверкающей хромом возлюбленной.

И стрелка спидометра касается цифры «90», и белым видением мое авто взмывает на холмы и соскальзывает с них, обгоняя все, что движется по этой дороге. Ему нет и не будет равных.