Ярость. Ее проявлений она видела столько, что воспоминаний хватит до конца жизни.

Музыкальный автомат судорожно вскрикивает и тут же замолкает. Она слышит, как шумят посетители, с их воплями сливаются крики того, кто им отвечает:

– Какое вам, черт бы вас побрал, до этого дело, пока я играю?

– Вот ты у нас еще поиграешь, сукин сын, а потом унесешь отсюда свою задницу!

– Я уйду, только если он уйдет! Я ему башку раскрою.

Подъезжает патрульная машина. Это не полиция, а какая-то частная фирма. Водитель и его напарник достают свои ночные утяжеленные дубинки.

Какому-то ничтожному засранцу явно достанется больше, чем следовало бы.

Удары. Кровь. Что-то рушится. Ее начинает колотить – не от сочувствия к бедной жертве, а из-за слишком живых воспоминаний о собственном прошлом.

Если бы она могла решиться, тотчас завела бы машину и уехала, но это сейчас невозможно.

Интересно, когда она стала рабой этой пагубной привычки? Почему она не в состоянии контролировать себя, как прежде, когда пила или употребляла наркотики лишь для того, чтобы вызвать состояние эйфории, почувствовать свободу, достаточную для встречи с духами? Она задает себе подобные вопросы только в такие минуты, как эта, потому что, в сущности, ответы ей хорошо известны. Воспоминания терзают ее, заставляют думать о том, о чем лучше было бы забыть навсегда. Алкоголь же придает силы и притупляет память.

Голова клонится все ниже, пока не оказывается на обтянутом мягкой кожей руле ее «порше» – удобная подушка для водителя! – она ждет, когда пройдет головокружение.

Крыша машины откинута, редкие капли дождя падают на кожаную обивку сидений, на ее обнаженные руки и выглядывающие из-под короткой расклешенной юбки голые бедра. Можно было бы вернуть крышу на место,– ты в состоянии это сделать, напоминает она себе, – но есть надежда, что дождь отрезвит ее и она сможет вести машину.

Она поднимает голову и смотрит на серое небо. Дождевая капля попадает в глаз. Она моргает.

– Линна?

Она пытается сосредоточить взгляд на мужчине.

– Линна, вам тут небезопасно находиться, – говорит он ей.

– Небезопасно? – Она вымучивает улыбку. Ей удается даже засмеяться, и это выглядит почти очаровательно. Улица действительно узкая, плохо освещенная и пустая. На витринах косметического магазина на противоположной стороне – решетки, но по крайней мере тут никто не сломает стул о ее голову. – Здесь, на улице, безопаснее, чем было внутри.

– Позвольте мне отвезти вас домой.

– Домой? – Это забавно, и она снова смеется. Но смех звучит жалко – натужно и отчаянно.

– Может, хотите кофе? Или поесть?

Он говорит так серьезно, что она начинает пристальнее присматриваться к нему. Мужчине лет тридцать пять или около того, он высокий, казался бы худым, если бы не широкие плечи. Мятая рубашка в клетку. Выгоревшие джинсы. Темные волосы. Тонкие черты лица – как у Карло! – и напряженный взгляд карих глаз.

– Я вас знаю? – неуверенно спрашивает она.

– Мы встретились неделю назад. Я видел вас здесь вчера и сегодня. Вы сказали мне, что придете.

– И вы знаете мое имя…

– Так ведь мы познакомились. Помните?

Она бросает ключи в углубление на приборном щитке и перебирается на пассажирское сиденье, голой кожей бедра ощущая влажную скользкую обивку и понимая, как высоко задралась ее юбка, но не делает ни малейшей попытки одернуть ее. Спинка пассажирского сиденья откинута, на ее лицо падают дождевые капли. Она закрывает глаза.

– Тогда поехали, – говорит она.

И в темноте Хейли – наблюдатель и летописец чужих жизней – переливается из собственного тела в…

Морган садится на водительское место. Он не может скрыть дрожи в руках. Сначала, увидев, как она входит в таверну, он даже почувствовал себя польщенным, решив, что она пришла на встречу с ним. Теперь он испытывает чувство вины оттого, что воспользовался ее состоянием, но отказаться нет сил.

– Как опустить верх? – спрашивает он, удивляясь, что вообще в состоянии говорить.

– Оставьте так.

Он повинуется. Машина трогается с места. Прозрачный туман окутывает их, лижет ее растрепавшиеся темные волосы, пропитывает влагой ее красную блузку, и ткань прилипает к груди, четко обозначая отвердевшие соски. Стоит лишь протянуть руку – и до них можно будет дотронуться. Учитывая позу – она полулежит, – можно даже подумать, что она этого ждет.

– Куда вас отвезти? – вместо этого спрашивает он.

– Домой.

– Домой?

Она называет адрес, который ему уже известен, и он медленно везет ее, мечтая, чтобы поездка не кончалась, чтобы она снова не ускользнула из его жизни в свою собственную, ему недоступную, он готов сделать все, чего бы она ни пожелала.

Но вот они подъезжают к дому, она достает из бардачка пульт дистанционного управления, и ворота открываются. Потом поднимается гаражная дверь и внутри загораются флуоресцентные лампы.

Как только машина въезжает в гараж, дверь автоматически опускается у них за спиной.

Она слишком быстро выходит из машины – он не успевает ей помочь.

– Как мне отсюда выбраться? – спрашивает он.

– Выбраться? Я думала, вы зайдете, – говорит она и проходит в дом через боковую дверь, прежде чем он успевает отодвинуть щеколду на двери в глубине гаража.

Теперь он видит ее в холле. Она стоит босиком, со склоненной набок головой – точь-в-точь маленькая девочка, которая опоздала домой к назначенному часу и крадется тайком, чтобы не потревожить родителей, прислушиваясь, спят ли они.

– Мой отец уехал на месяц, а моего брата… сегодня… нет дома, – говорит она, произнося слова медленно и очень четко.

До сих пор он думал, что она пьяна, но если так и было, то ее способность быстро трезветь почти неправдоподобна.

– Ваш брат?

– Я всегда мечтала остаться в этом доме одна, и вот когда случайно выпала такая возможность… нет, неправда – меня попросили остаться здесь, чтобы стеречь фамильные сокровища, это невыносимо. Здесь даже стены напоминают о прошлом, и их голоса слишком… навязчивы.

Она замолкает – ему нечего сказать.

Он уже бывал в подобных домах – величественных старых особняках. Необъятность комнат с обшитыми темным деревом стенами заставляла его чувствовать себя маленьким и беспомощным в замкнутом пространстве, словно он – микроскопическое существо – только что был зачат и уже увидел свой будущий гроб.

– Налейте нам чего-нибудь выпить, – говорит она, направляясь к раздвижной деревянной двери.

Он поспешно раздвигает перед ней створки. Бар находится у противоположной стены комнаты, обклеенной тиснеными обоями. В застекленной горке в полном беспорядке стоят бутылки и стаканы. С высокого потолка, словно огромные пауки, свисают две старинные бронзовые люстры. Под ногами – толстый обюссонский ковер с замысловатым узором по зеленоватому полю. Сколько же рук и сколько долгих часов понадобилось, чтобы все это создать?

– Мне все равно, что пить, – добавляет она.

Он наливает бренди. Приняв у него стакан, она направляется к лестнице.

– Идите за мной, – говорит она ему.

Он трогает ее за плечо.

– Подождите!

– Подождать? – Она оборачивается – одна нога уже на ступеньке, выражение лица озабоченное.

Почему он не может просто взять то, что ему предлагают? Ведь за последнюю неделю Морган так часто мечтал об этом, а теперь какое-то глупое ханжество мешает ему осуществить заветное желание.

– Вы знаете, как меня зовут? – спрашивает он.

– А если нет? – Она улыбается так, что он жалеет о своем вопросе; ему отчаянно хочется презреть гордыню и поцеловать ее. – Растрепанные волосы. Пронзительный взгляд карих глаз. Сильные руки. Настоящий пират – если таковые еще существуют. И зовут его Морган.

– Как вы узнали? – недоверчиво спрашивает он.

– Вы сами представились мне в прошлый раз. Что касается памяти, то это мой крест. – Глядя куда-то ему за спину, она спрашивает: – Неужели, если бы я не знала вашего имени, это имело бы какое-то значение?