В тот день Эд работал вечером, поэтому Хейли позвонила Селесте и пригласила к себе. Жрица шумно ворвалась в ее комнату за несколько минут до условленного срока, окутанная ароматным облаком необычных духов и одетая в ярчайшие одежды. Ее платье – если это слово подходило для обозначения столь фантастического наряда – состояло из струящихся полос шелка, раскрашенных в разные оттенки красного, желтого и оранжевого цветов. Волосы были скреплены на затылке золотой заколкой, головной убор на сей раз отсутствовал. Почти до плеч свисали золотые филигранные серьги, на шее красовалось колье. Она выглядела как королева некой экзотической страны – царственная и красивая. Хейли была потрясена тем, что можно, оказывается, с такой естественностью носить столь невероятные вещи, о чем и сообщила Селесте.

Та обняла ее за плечи и подвела к зеркалу:

– Посмотрите: если я сегодня буду правительницей из тропической страны, то вы со своей кожей цвета слоновой кости и светлыми волосами на фоне голубого шерстяного костюма будете Снежной королевой. Мы великолепная пара, не так ли?

– О да! – ответила Хейли, рассмеявшись.

Селеста провела пальцами по обнаженной руке Хейли:

– Дитя, у вас такие холодные руки. Что-нибудь случилось?

– Нет. Думаю, дело в том, что я иду на вечеринку со смешанным чувством.

– Если вы волнуетесь из-за меня, то зря: фирма де Ну не раз представляла мои интересы. Тем не менее я позвонила Луи и поинтересовалась, не будет ли мое присутствие сочтено неуместным.

– Из-за ваших религиозных убеждений или из-за расовой принадлежности?

– Это зависит от состава приглашенных. Но Луи, кажется, был доволен, что я приду.

– Знаете, меня тревожит то, что мне самой придется присутствовать на этой вечеринке.

– Вы не хотите бывать в том доме?

– Нет.

– Тогда дело в Луи? – Селеста рассмеялась. – Общение с ним действует угнетающе, не правда ли? Вам в некотором смысле жалко его, но…

Она замолчала, однако Хейли не продолжила оборванной ею фразы.

Они подошли к задней лестнице как раз в тот момент, когда Фрэнк и Норман поднимались по парадной в квартиру Берлина.

– Собрались на вечеринку? – окликнул их Фрэнк.

Хейли оглянулась.

– А вы, Селеста, великолепны, как всегда, – присвистнул Фрэнк.

Сложив ладони лодочкой и поднеся их к подбородку, Селеста с наигранной серьезностью кивнула.

– Желаю счастливого нового года, – сказала она, и они с Хейли начали спускаться по лестнице.

Дом де Ну, тонувший в сине-зелено-розовых пастельных тенях, освещался несколькими фонарями. Дверь обрамляла серебристая гирлянда. Кто-то из гостей впустил их и на вопрос, где найти Луи, махнул рукой в сторону солярия.

Среди присутствующих были самые разные люди, как и ожидала Хейли: сборище напоминало то, что она видела во сне на одной из вечеринок Линны. Два молодых нигерийца в национальных одеждах спорили о политике с парой из Батон-Руж. Седого старика в красном берете страстно целовала девица, которая по возрасту годилась ему во внучки. Столовую оккупировали одетые в своем неповторимом стиле луизианские радикалы, серьезно обсуждавшие проблему отделения штата от США и укрепления связей с французскими сепаратистами Квебека. Один из них узнал Селесту и пригласил ее присоединиться к ним.

– Может быть, чуть позже, – ответила она, проходя мимо. Перед дверью солярия она шутливо шепнула Хейли: – Миннесота, кажется, населена в основном шведами…

– А Висконсин – немцами, – подхватила Хейли.

– А вот и наш хозяин, – сказала Селеста. – Интересно, каковы его политические симпатии?

Луи сидел на одном из плетеных диванов. На нем был старинный бархатный зеленый смокинг с черными шелковыми отворотами. В одной тонкой, как у сестры, руке с длинными пальцами он держал хрустальный бокал с вином, в другой – тонкую сигарету. Свет в комнате был притушен, и его глаза за чуть тонированными стеклами в золотой оправе казались темнее и больше, чем обычно.

– Сэр Перси Кроткоголосый, придворный поэт короля Новой Франции, – предложила свой вариант Хейли.

Селеста рассмеялась.

– А вот и вы! – воскликнул Луи, увидев их. – Входите и знакомьтесь.

Как и ожидала Хейли, многие из присутствующих знали Селесту и та была здесь как рыба в воде. Что же до нее самой, она испытывала неловкость: несмотря на то что Луи, представляя гостей, говорил медленно и четко, Хейли не могла запомнить имен.

Иное дело – занятия. Один был владельцем находившегося в нескольких кварталах от дома Луи пансиона для язычников. Другой – собственником небольшого издательства, выпускавшего книги по истории Луизианы и культуре кахунов. Изысканно красивая женщина с удивительно гибкой фигурой оказалась хозяйкой салона по перепродаже моделей домов высокой моды. Были среди присутствующих художники, фотографы, репортеры, представлявшие альтернативную прессу, а также некая амазонка, чье занятие, как намекнул Луи, было настолько необычным, что не поддавалось описанию.

Кое-кто из гостей показался Хейли знакомым, и, порасспрашивав о них, она поняла, что видела их скорее всего на вечеринке у Линны. Она, в свою очередь, в беседе поведала, как найденный на стене рисунок и рассказ Фрэнка Берлина пробудили ее интерес и вылились в идею написать роман.

– Во всем этом есть нечто большее, даже если вы не отдаете себе в этом отчета, – сказала Тэшья, владелица модного салона.

– Большее? – переспросила Селеста.

– Разумеется. Погубленные души не покидают этот мир. Вам это хорошо известно, – сказала она, обращаясь к Селесте, и, снова повернувшись к Хейли, продолжила: – Когда я только начинала свое дело, у меня не было денег, чтобы, кроме магазина, арендовать еще и дом, поэтому я спала в кладовке. По ночам я слышала тихие мелкие шажки – в магазине и возле кушетки, на которой спала. Если я зажигала свечу, все на время затихало, потом снова раздавались такие же звуки.

– Мелкие шажки?

– Ну да, детские – шажки маленький негритянской девочки, которая когда-то жила в этом доме. Ее сто лет назад убила мать. Женщину казнили, а девочка все еще здесь. Иногда мне казалось, что я слышу, как она плачет, словно ищет кого-нибудь, кто бы ее утешил. Теперь я больше не ощущаю ее присутствия, но, с другой стороны, я ведь больше там и не сплю.

– Жаль. Ей, должно быть, вас не хватает, – пошутил художник и рассмеялся.

– Не смейтесь, – упрекнула его Тэшья. – Я жалела бедное дитя.

– А вы жалеете Линну? – спросил кто-то, обращаясь к Хейли.

– Конечно. Она умерла так ужасно и такой молодой.

– А живет ли она все еще в той комнате и является ли вам во сне?

– А может, она забирается к вам в постель? Линна всегда была из тех, кто умел сделать свое присутствие весьма ощутимым, – добавил кто-то с ехидным смешком.

– Прошу вас! – вмешался Луи, царственно махнув рукой. – Незачем пугать в высшей степени достойную гостью, которой еще даже не предложили выпить. – Он повернулся к Хейли: – Могу я поднести вам то, что больше всего любила Линна? В конце концов, лучший способ вжиться в образ моей покойной сестры – это попробовать пожить так, как жила она.

– Простите, но судя по тому, что мне удалось узнать о вашей сестре, я не обладаю ее выносливостью, – ответила Хейли.

Луи рассмеялся:

– Но по крайней мере пригубите чуть-чуть ее жизни. В юности она славилась потрясающими пороками.

– Вы говорите так, словно были намного старше ее.

– На самом деле, если иметь в виду опыт, это она была старше меня. Но с другой стороны, у меня было больше времени, чтобы, пребывая в одиночестве, обрести мудрость – добродетель, которой она, увы, не обладала. – Он встал и повел Хейли в пустую кухню. Там выражение его лица стало неожиданно серьезным. – Если я смутил вас, простите меня, – сказал Луи. – Я человек замкнутый. Мы с сестрой жили в одном доме, но проводили время врозь, и у каждого были свои друзья. Я никогда не признавался своим в том, как много она для меня значила и как мне ее недостает. Что же касается ее… – пожал он плечами, – не думаю, что у нее были настоящие друзья. По-своему она была даже более одинока, чем я.