– Поделись со мной своей болью, Линна! Помоги понять, кем ты была…

…Ей всегда противно просыпаться в комнате Карло. Темные тисненые обои с золотисто-зеленым рисунком действуют угнетающе, старая двуспальная кровать слишком хлипка для двух энергичных любовников, но эта кровать принадлежала матери Карло, и он ею дорожит.

Можно было бы по крайней мере переставить это ложе в спальню для гостей, однако Карло и слышать об этом не желает.

Что касается романтической мечты просыпаться по утрам рядом с Карло, то она умерла вскоре после свадьбы.

То, что прежде, особенно в подпитии, казалось страстью, при ярком свете дня, на трезвый взгляд, обернулось оскорбительной похотью. Декларируя на словах полную свободу Линны, Карло нанял соглядатаев, которые следили за каждым ее движением. Она медленно поднимается на локте и смотрит на него сверху вниз, смотрит на волосы, покрывающие его грудь, на влажные от испарины руки, на ямку в середине подбородка. Он не брился вчера вечером, и у нее саднит щеки.

Вчера его грубость, подогретая, как обычно, ссорой, казалась восхитительной. А сегодня?…

Она осторожно отодвигается, зная его утренний аппетит, сползает с кровати и, на цыпочках выйдя из комнаты, поднимается к себе.

Линна сделала своей спальней маленькую комнатку в задней части дома. Главное очарование ее состояло в скошенном потолке и крохотном балкончике, выходящем во двор с бассейном и настилом для солнечных ванн.

Она стоит на балконе и представляет себе, как преобразится двор завтра: он будет украшен гирляндами и цветами в горшках в честь весеннего приема, задуманного Карло.

Как всегда, ей будет страшно скучно с его родственниками, друзьями и их безвкусно разряженными женами. Ей претит мысль о том, что дом наводнят поставщики провизии и нанятые на вечер официанты. Ненавистно думать, что придется стоять рядом с Карло и натужно улыбаться, глядя на его притворство.

И – что уж греха таить – больше всего она ненавидит себя самое за трусость.

Будь у нее побольше смелости, она приняла бы деятельное участие в организации этого сборища и разослала бы приглашения. Она удвоила бы список гостей и свела кричаще одетых матрон и их мужей-бандитов, тщательно скрывающих свое истинное ремесло, с той частью новоорлеанского общества, которую они привыкли игнорировать.

Карло убил бы ее.

Эта мысль вызывает у Линны улыбку. Она снимает зеленую шелковую ночную рубашку и идет в ванную комнату – почти такую же маленькую, как и спальня, отделанную бело-голубой фаянсовой плиткой. Посредине ее – огромная ванна, внешняя поверхность и ножки которой выкрашены золотой краской.

Линна наполняет ванну, добавляет ароматическое масло с запахом гардении и ступает в воду. Она разглядывает капельки масла на ссадинах, оставленных Карло на ее груди, темные соски, напрягшиеся при воспоминании о страстной ночи… Касается рукой своего лона. Оно влажное.

О, как он нетерпелив!

Голос Карло, выкликающего ее имя, уже слышен в коридоре.

– Я в ванной, – отвечает она. Когда он возникает на пороге в свободном халате на плотном теле, под складками ткани уже угадывается утренняя эрекция. Линна протягивает к нему руки: – Иди сюда.

– Я думал, ты сердишься, – говорит он, вспоминая прошлую ночь.

– Это уже в прошлом. А сейчас… – Она замолкает, склонив голову набок, и жестом подзывает его. – Ну что, компромисс?

Карло повинуется, забирается в ванну и садится позади, обхватив ее ногами, его затвердевшая плоть упирается ей в спину.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

– О твоем субботнем приеме. Я тоже хочу устроить вечеринку, через две недели. Согласись – и я буду, словно ангел, приветлива с твоими даже самыми скучными гостями.

– Это все, чего ты хочешь?

– Миленький мой, я говорю только то, что имею в виду.

– Посмотри на меня, – просит он, водя губами по ее шее.

– Сначала пообещай, – смеется Линна, надеясь, что хрипотца в голосе убедит его в ее искренности…

Дети с завязанными глазами на лужайке рядом с бассейном слепо водят руками, пытаясь нашарить подвешенные на веревках мешочки с подарками… Взрослые пьют шампанское и коктейль «Мимоза». Резкий апрельский ветер в любую минуту грозит сорвать шляпы с дам.

Линна с улыбкой, приклеенной к ее тщательно накрашенному лицу, по-прежнему стоит одна, как простояла почти все время. Ей безразлично, что ее игнорируют, она наблюдает за происходящим как бы со стороны и уносится в своих фантазиях далеко-далеко.

…Мешочки лопаются. Из них высыпаются конфеты. Черные обертки превращаются в крылья летучих мышей. Маленькие когтистые лапки срывают с дам шляпы и проносят их прямо над головами визжащих детей. Маленькие пасти раскрыты, летучие мыши издают вовсе не свойственные им угрожающие хрипы.

Ветер усиливается, срывает кружевные накидки с расставленных по двору канапе.

Гости роняют бокалы и, хватая детей, убегают с ними в дом.

Карло падает на мощенный камнем пол, разбивает свой стакан. Брызги шампанского и апельсинового сока смешиваются с его кровью.

– Ведьма! – кричит он ей. – Ведьма!

О, как чудесно обладать такой властью! Но с другой стороны, напоминает она себе, искушение воспользоваться этой властью было бы слишком велико. Маркус Салливан, тучный адвокат из Батон-Руж, подходит, чтобы поблагодарить ее за приглашение. Она улыбается ему и глядит страстным, зовущим взглядом, которому понимающий мужчина не может противиться.

– Я сама чувствую себя здесь гостьей, – говорит она, похлопывая его по руке. – Карло всегда забывает представлять меня гостям.

– В самом деле? Тогда позвольте это сделать мне.

Он ведет ее сквозь толпу, представляя мужчинам, которые ее желают, и их женам, которые ненавидят ее за неуловимо презрительную улыбку.

– Благодарю вас, – говорит Линна и берет его под руку.

Но прежде чем они успевают войти в дом, их настигает Карло и обнимает ее за обнаженные плечи.

– Прелестный день, не правда ли? – замечает он.

– Восхитительный! – подхватывает Салливан, а Линна поворачивает голову, подставляя Карло щеку для поцелуя…

Темнота опускается на сцену со стремительностью падающего театрального занавеса, а когда она вновь рассеивается, Хейли оказывается в доме Карло, она видит его глазами Линны.

Купив этот дом, Карло нанял архитектора, который выпотрошил весь нижний этаж, заменив стены, делившие помещение на маленькие комнатки, резными дубовыми колоннами – теперь они поддерживают потолок. Пространство вокруг центральной лестницы, ярко освещенное льющимся сквозь новые витражные окна светом, свободно перетекает из белой эмалевой кухни через вестибюль в столовую и огромную гостиную с мраморным камином и обитыми белой кожей диванами. На обоих концах каминной полки – цветы в хрустальных вазах. Такая же ваза на кофейном столике перевернута, вода из нее пролилась на стеклянную столешницу. Какая-то женщина присаживается на корточки, облегающее черное платье высоко задирается на бедрах. Она склоняется над столиком и через бумажную трубочку втягивает две из полудюжины дорожек кокаина, протянувшихся на столике, затем передает трубочку мужчине, который, стоя рядом, ждет своей очереди.

– Хотите попробовать? – спрашивает она, в упор глядя на Линну. Хейли замечает, что глаза у нее темные, миндалевидные, а кожа скорее бронзовая, чем коричневая.

Линна отрицательно качает головой и делает глоток из бокала, который держит в руке, – это всего лишь сельтерская вода.

Нельзя терять контроля над собой, ведь она тут хозяйка.

Двое мужчин направляются к креслам с подголовниками в углу. Женщина садится на подлокотник одного из них, раскуривает трубку, глубоко затягивается, потом, склонившись, целует сидящего в кресле мужчину, выдувая дым ему в легкие. Потом проделывает то же самое с мужчиной, сидящим в кресле напротив, в то время как первый просовывает руки ей под блузку. Она этого словно и не замечает.

Линна быстро присоединяется к группе гостей, собравшихся вокруг стола в столовой и попивающих вино и ромовый пунш. Она обменивается кое с кем парой слов, потом бредет в кухню, где повариха наполняет напитками кувшины и выкладывает на фарфоровые блюда тарталетки. Делает она это тщательно и медленно, стараясь не обращать внимания на нетерпеливых и несдержанных гостей, которые хватают еду, не дожидаясь, когда она закончит оформлять блюда.