...Надеждам нашего судьи так и не суждено было сбыться: ничего адвокаты опротестовывать не стали. Да и приговорённые восприняли это решение, как данность.
Облом, или Сон в осеннюю ночь
Прозвище «Облом» в Иркутске намертво приросло когда-то к гитаристу «Принципов» Антону Тихонову, но речь не о нём. Какой вообще смысл про Антона что-то говорить, если из прозвища всё и так ясно?... Вот и не будем. Лучше про Юру Гимова расскажу.
Приходилось ли тебе, дражайший читатель, просыпаться в одно прекрасное утро богатым и знаменитым? Студенту третьего курса иркутского училища искусств Юре Гимову такое счастье, пусть наполовину, но привалило: он проснулся Очень Богатым Человеком. Очень! Подфартило парню: целых двадцать пять тысяч рублей совецких денег нашёл! Или – не двадцать пять, а двести пятьдесят? Нет, двадцать пять, всё же: он три раза пересчитывал – ровно двадцать пять тысяч, в десяти- и двадцатипятирублёвых билетах. Надёжные, респектабельные дензнаки розово-оранжевой и фиолетовой расцветки до сих пор стояли перед глазами.
«Та-ак, - Юрка потянулся, зевнул, - ради такого дела можно сегодня на пару лекций не ходить. Логичнее будет сначала вызвонить кого-то из фарцовщиков, и обновить гардероб, – он представил, как приходит к концу занятий в новых фирменных джинсах, кроссовках, футболке и кожаной куртке, со стильной сумкой, – кожанку на «шанхайке» возьму, а остальное – у фарцовщиков, у них гарантированная «фирма»! Олеся в отпаде будет!»
Олеся… Всё, собственно, и началось вчера с Олеси: гулять они после занятий прошли, и прошлялись весь день по центру. Вышли из училища, пошли на набережную – тамошние художники, «старшие товарищи» ловили последние тёплые дни осени, впаривали интуристам городские пейзажи, рисовали портреты. «Иркутский Монмартр», или, в просторечии, «Круг» – стихийно возникшее в позапрошлом году на набережной место, где городские художники выставляли свои работы и промышляли портретами – очень скоро превратилось в этакое тусовочное место для продвинутой городской молодёжи. Вот туда и отправились.
Юра знал многих здешних живописцев, и его знали многие: среди завсегдатаев «Круга» были бывшие студенты его отца, преподававшего в том самом училище, в котором сейчас учился и он. А долговязого Серёгу Сысоева Юра и сам застал студентом: тот заканчивал училище, когда наш герой в него поступил. Вчера, конечно же, этот Сысоев отколол номер: где-то раздобыл коробку импортной пастели – везёт же некоторым! – и весь день приставал к проходившим мимо девушкам с одним и тем же предложением. Подбегал к очередной жертве, и орал: « – Девушка! Пойдёмте! Я Вас нарисую! Сделаю Ваш портрет в пастели!!!» Естественно, от Сысоева шарахались, и кончилось тем, что вся остальная творческая братия уже собиралась побить Серёгу: своими «пастельными» предложениями Сысоев распугал художникам всех клиентов.
«Да, – усмехнулся про себя Юра, – Сысоев, конечно, тот ещё кадр! В прошлом году выпросил у Ромки человеческий череп порисовать, засунул его в сетку-авоську, да так по городу и шёл – прохожие от него шарахались! А когда в трамвае с этой «натурой» ехал, то какая-то тётка, увидев череп в авоське, стала орать на весь салон: «Колдун!... Колдун!...» Да уж, с Сысоевым не соскучишься!...»
Ещё вчера на «Круге» видели Баира с его неизменным рюкзаком. Баир – тихоня-тувинец – с этим рюкзаком никогда не расставался, там у него вещи на все случаи жизни были. Парень приехал в Иркутск учиться на художника, ему дали место в общаге, но общага – то ещё заведение: то пьянка там, то драка… Вот Баир и приспособился, чтобы не встревать в конфликты, чуть что начнётся – уходить из общаги и ночевать на вокзале или в аэропорту. В рюкзаке у него – зубная щётка, мыло, полотенце, учебники, тетради, кисти, карандаши, краски… смена тёплого белья, и, едва ли, не спальный мешок с подушкой: «всё своё ношу с собой»! В прошлом году старшекурсники над ним жестоко подшутили: выждали момент, когда Баир оставил свой знаменитый рюкзак на пару минут без присмотра, да и подсунули ему туда кирпич, в тёплые кальсоны завернули! Сволочи! – они же ещё и тотализатор устроили: поспорили, сколько времени Баир этот кирпич протаскает – и потом ещё две недели участливо спрашивали: «Баирчик, тебе не тяжело рюкзак-то таскать?» А он, дитя тайги, смущённо улыбался, и неизменно отвечал: «Ничо, мы привычные». Кончилось тем, что им самим стыдно стало, и они, улучив момент, этот свой кирпич из рюкзака и похитили. Такие вот шуточки у будущих художников…
– Юра, ты на занятия собираешься сегодня? – в комнату заглянул Лев Борисович, отец нашего героя, – вообще-то, время уже поджимает…
– Ничего, пап, – Юрка придал своему голосу беззаботные интонации, – у нас сегодня первых двух лекций не будет! – а сам уже прикидывал в уме, сколько ему потребуется времени для того, чтобы заехать на китайскую барахолку за кожаной курткой, а потом проехать до «Интуриста», найти кого-нибудь из тамошних фарцовщиков и с их помощью довершить радикальное обновление гардероба. «Вроде, Саня Мажаров живёт рядом с «Интуристом»? Прекрасно! Вот у Сани Мажарова джинсу и кроссовки и возьмём! Жмот он, конечно – но деньги у нас есть!» По поводу того, что его маленькая ложь про то, что первых двух лекций сегодня нет, всплывёт на поверхность, Юра не беспокоился: отец ещё в прошлом году вышел на пенсию, а звонить в училище и проверять ему и в голову не придёт.
…С Олесей они вчера весь день гуляли по центру, а потом он провожал её домой. Уже стемнело, когда добрались до её дома, потом ещё долго стояли во дворе, разговаривали о чём-то. О чём?... А потом – он и сам не помнит, как это случилось – потом они стали целоваться, взасос, по-настоящему! Олеся прижималась к нему всем телом, а его руки вовсю шарили по её спине, приводя в боевую готовность все эрогенные зоны, и неизвестно ещё, чем бы всё это закончилось, если бы Олеся вдруг не отстранилась от него, и не зашептала: «Всё! Всё!... Там папа… на балконе…»
На балконе третьего этажа, на фоне освещённого окна, действительно, маячил мужской силуэт, маленькой звёздочкой горел сигаретный огонёк. Олеся ещё не успела отстраниться от Юры, как с балкона донеслось: «Кхе-кхе…» – и это был не кашель вовсе, это «кхе-кхе» было произнесено. И произнесено тоном, не предвещающим ничего хорошего – и грозным, и ехидным одновременно. Наверное, именно поэтому их прощание с Олесей было достаточно сумбурным…
Зато, домой наш студент летел на крыльях! И если бы не этот ливень… Да, если бы не этот – прямо, майский какой-то ливень! – который загнал Юру в подъезд первого попавшегося дома, то не проснулся бы он сегодня таким богатым парнем. Да уж, весенний ливень в октябре – откалывает шуточки сибирский климат, почище сысоевских!...
Подъезд, в котором Юра укрылся от ливня, был большим, старинным, с истёртой за многие десятилетия ходьбы вверх-вниз мраморной лестницей, коваными перилами и облупившейся краской на стенах. Потолки подъезда украшала богатая лепнина, а в плафонах – вот чудо-то! – сохранились старинные бронзовые люстры. Надо же, какие подъезды, оказывается, есть в старом Центре – а он и не знал!...
Юра поднялся на площадку между первым и вторым этажами. Высокое стрельчатое окно выходило на главную улицу города, широченный низкий подоконник был, как будто специально создан для того, чтобы расположиться на нём и любоваться, как ливень сбивает с деревьев осеннюю листву, как бешеные потоки воды несутся по тротуарам и низвергаются под землю, в ливнёвку. Он развалился на подоконнике и нечаянно столкнул на пол большой пакет из плотного чёрного полиэтилена, который здесь кто-то оставил. Пакет перевернулся, и из него посыпались деньги – розово-оранжевые десятки и надёжные фиолетовые четвертаки с медально-лысым ленинским профилем. Денег было много, очень много, и в первый момент наш студент просто растерялся. А кто бы на его месте не растерялся-то?...
Месячная стипендия студента училища искусств составляла в тот далёкий тысяча девятьсот девяностый год всего тридцатку, и с этой тридцатки нужно было умудриться сэкономить хотя бы рублей пять-семь на покупку пластинок, кассет и прочих маленьких студенческих радостей, а ведь ещё нужно было стильно упаковаться – следование моде тоже предполагает серьёзные затраты, а за каждым рублём к родителям бегать не станешь… Но теперь всё это – позади: опустившись на колени, Юра подбирал рассыпавшиеся деньги и совершенно автоматически подсчитывал их: сто рублей, двести, пятьсот, семьсот пятьдесят, тысяча… Тысяча сто, тысяча триста, две тысячи… три тысячи… пять… восемь… двенадцать…
