— Послушай, а нельзя сделать такое сгущение науки, чтобы все книги разом понять?
— Наверно, нельзя.
Саша огорчился:
— Вот так помрешь, а половину книг прочитать не успеешь.
В коридоре послышались осторожные шаги, и я увидела уголок газеты, влезающий под дверью, — очередную почту соседа.
— Что это? — спросил Саша.
— Да так, ерунда.
Я нагнулась и вытащила из щели газету «Вечерний час» с густо обведенной красным карандашом статьей хлесткого литератора Бор. Мирского.
«…Бунтовщик рабочий, — писал Бор. Мирский, — не сегодня-завтра в Академии наук устроит, пожалуй, слесарную мастерскую и разместит ассенизационный обоз в актовом зале университета. Он раздаст библиотеки на цигарки, перешьет полотна Рубенса в портки, а в химических лабораториях вместо поисков радия будет творить самогонку…»
Саша засмеялся и снова подошел к книжному шкафу.
— Если доживу до коммунизма, прочту… — сказал Саша.
Но он не дожил до коммунизма. Посланный летом 1918 года в Тамбовскую губернию с отрядом за хлебом для голодного Питера, он попал в руки озверевшего кулачья и был живым закопан в землю.
Наша взяла!
Уже с вечера 4 января 1918 года центральные улицы города повеселели: завтра должно было открыться Учредительное собрание. Большинство в нем принадлежало правым эсерам и меньшевикам. «Конец Совдепии», — ликовали на Невском.
Наутро 5-го возбуждение в городе продолжало нарастать. «Сегодня гиены капитала и их наемники хотят вырвать власть из рук Советов!»— писала «Правда». Буржуазные газеты вышли с шапками, требовавшими передать всю власть Учредительному собранию.
На улицах, прилегающих к Таврическому дворцу, собирались кучки щеголеватых студентов и офицеров, переряженных в штатское платье. У многих из них в руках были свернутые знамена, изредка красные, большей частью белые. Только и слышалось: «Конец Совдепии! Конец большевикам!»
Но Смольный вопреки всему продолжал жить своей обычной жизнью. Со всех концов города к нему тянулись рабочие, солдаты, красногвардейцы. Как и всегда, было полным-полно забот о хлебе, оружии, детях, заработной плате для рабочих, дровах для школ, молоке для больниц.
А тут ко всему прибавилась Учредилка!
— Слушай, не возьмешь ли ты штук пять гостевых билетов? — спросил меня товарищ, работавший в Смольном. — Возьми-ка, а? Поведешь ребят из вашей рабочей молодежи. Событие, так сказать, историческое.
— Ладно, давай!
В назначенный час мы были в Таврическом дворце. Наши гостевые места находились на хорах. Весь зал, построенный амфитеатром, был перед нами как на ладони. Мы уселись слева от председательствующего, как раз над теми скамьями, которые должны были занять большевики.
Зал был еще пуст, заседали фракции. Но вот часам к трем появились правые эсеры. По ним было видно, что они уже чувствовали себя хозяевами: здесь, мол, за ними подавляющее большинство; там, на улице, подготовлена демонстрация, которая превратится в вооруженное восстание. Восставшие захватят Смольный, арестуют Совнарком, завладеют государственной властью.
Эсеры шумно заняли места на крайней правой. Правее них жалось только несколько кадетов. Слева от эсеров разместилась фракция меньшевиков. Потом уселись непрерывно переговаривающиеся левые эсеры. Последними вошли большевики. Спокойные, веселые, они заняли крайнюю левую часть зала.
Все охвачены нетерпеливым ожиданием. Сейчас грянет бой…
И вот он начался! На скамьях правых эсеров вскочил депутат Лордкипанидзе и резким гортанным голосом предложил от имени своей партии, чтобы Учредительное собрание открыл старейший из его членов. Слева зашумели, послышались свистки, справа и в центре раздались рукоплескания, и на трибуну — как это было подстроено — взобрался грузный седой правый эсер Швецов.
Шум усилился. «Долой! Самозванец!»— стуча ногами и барабаня по пюпитрам, закричали большевики (и мы на хорах вместе с ними). Швецов взял колокольчик и начал звонить, призывая собрание к порядку. Но мы уже видели, что по ступенькам, ведущим к председательскому месту, поднимается Яков Михайлович Свердлов.
Он поднимался таким ровным, будничным шагом, как будто за его спиной не бесновалась тысячная толпа, готовая его растерзать. Подойдя к Швецову, Яков Михайлович движением левого плеча отодвинул его и спокойным голосом, разом перекрыв весь шум и крики, сказал:
— Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручил мне открыть Учредительное собрание.
Недаром Дмитрий Захарович Мануильский, шутливо перечисляя «семь большевистских чудес света», назвал в их числе голос Якова Михайловича Свердлова. Он действительно был чудом, этот могучий низкий голос, звучный, полновесный, лившийся над толпой подобно звону большого медного колокола. И не меньшим чудом была несокрушимая воля его обладателя.
Напрасно бесились на правых скамьях, пытаясь принудить Свердлова уйти с трибуны. От имени Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, представляющих трудовое большинство народа, Яков Михайлович Свердлов предложил Учредительному собранию признать все декреты и постановления Совета Народных Комиссаров и принять декларацию, которая объявляла Россию республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, учрёждаемой на основе свободного союза свободных наций.
Земля отбирается у помещиков и без выкупа передается крестьянам — говорила декларация. Банки передаются государству, на фабриках и заводах вводится рабочий контроль. Советское правительство разрывает тайные договоры и во что бы то ни стало добивается справедливого демократического мира между народами.
— Если Учредительное собрание правильно выражает интересы народа, — сказал Свердлов, — оно присоединится к этой декларации. Объявляю Учредительное собрание открытым и предлагаю выбрать председателя.
— Вся власть Советам! — закричали слева. — Да здравствует Советская республика!
Тут снова вскочил Лордкипанидзе и предложил избрать председателем Учредительного собрания лидера правых эсеров Виктора Чернова, угрожая разрывом, если Чернов не будет избран.
От имени большевиков выступил Скворцов-Степанов.
— Граждане, сидящие направо! — сказал он. — Разрыв между нами уже давно совершился. Вы находитесь по одну сторону баррикады — с белогвардейцами и юнкерами, мы находимся по другую сторону — с солдатами, рабочими и крестьянами. Между нами все кончено.
На левых скамьях возгласы одобрения, справа вой, крики, топот. И, словно аккомпанируя этому шуму, с улицы послышались взрывы бомб и ружейные залпы. Это контрреволюционные демонстранты, бросая бомбы, пытались прорваться к Таврическому дворцу, но были рассеяны красногвардейцами.
Приступили к выборам председателя. Голосовали шарами. Яков Михайлович Свердлов объявил результаты голосования: большинство голосов получил Чернов.
— Прошу занять место, — сказал Свердлов.
Чернов вспорхнул на председательскую кафедру, обвел собрание своими косящими глазами и заговорил. Он говорил, говорил, говорил. Говорил час, говорил два, кончил говорить на третьем. Говорил обо всем на свете. Говорил о своей партии так, как будто бы не было презренного опыта ее пребывания у власти; говорил о большевиках так, словно за ними не шло большинство трудового народа. Он говорил о чем угодно, но только не о той декларации, высказаться о которой предложил Учредительному собранию верховный орган власти Советов.
Наконец поток черновского красноречия иссяк. Тогда большевики поставили вопрос в упор:
— Намерено ли Учредительное собрание принять предложенную ему декларацию или же нет? Признает ли Учредительное собрание советские декреты о земле, мире, рабочем контроле и прежде всего признает ли оно власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов или же нет? А поскольку Учредительное собрание отказывается от признания власти Советов, оно бросило этим вызов всей трудящейся России. Контрреволюционное большинство Учредительного собрания, избранное по устаревшим партийным спискам, выражает вчерашний день революции и пытается встать поперек дороги рабочему классу и крестьянству. Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов революции и народа, фракция большевиков заявляет, что она покидает это Учредительное собрание.
