— Я в кассу не возвращался. В подворотню действительно завернул, но постоял там и пошёл опять на станцию конки. Что утверждают Ваши свидетели не знаю, но в кассе моей ноги не было.

— Ну да, завернули в подворотню, постояли, потом опять пошли прежней дорогой… Плохой ответ, Иван Иванович, очень плохой! А зачем Вы заворачивали, часом не скажете? — усмехнулся Сакс, — Чтобы просто постоять? — чувствовалось, что помощник прокурора не поверит ни единому слову подозреваемого, и какое бы объяснение тот не выдвинул, оно все равно в глазах следствия прозвучит простой отговоркой, призванной замаскировать истинные намерения.

Миронович тяжело вздохнул, видимо, он уже понял, что последует далее:

— Ну отчего же, я могу объяснить. Ещё днем собирался захватить из кассы домой серебряный брегет. А когда шёл по проспекту, спохватился, что, кажется, так его и не положил в карман. Решил вернуться в кассу. Но в подворотне нащупал его у себя во внутреннем кармане сюртука, и потому в кассу возвращаться не стал. А что, это преступление, остановиться на минуту под аркой?! — с вызовом спросил Миронович.

— Само по себе, конечно же нет, — в голосе следователя по — прежнему звучала ласковая издёвка, — Каждый честный человек может это делать хоть ежедневно, но только не там и не тогда, где и когда убивается 13–летняя девочка… Учитывая, что вы рассказали о факте возврата только под моим сильным нажимом…

— Я ничего не рассказывал Вам о «факте возврата»! — перебил следователя Миронович, — Я еще раз говорю: я НЕ возвращался в кассу!!

— …и учитывая, что никто не видел, как вы выходили из кассы и из подворотни уже после того как вы в неё завернули, якобы, нащупывая во внутреннем кармане брегет, — гнул свое Сакс, — я делаю вывод, что была некая серьезная причина, по которой Вы постарались скрыть от следствия этот немаловажный факт. Я даже готов назвать эту причину — Ваша виновность в смерти Сарры Беккер.

— Вы хотите сказать, что это я ее убил?! Бред какой — то! — лицо Мироновича побагровело, шея пошла малиновыми пятнами.

— Я утверждаю, что именно Вы убили Сарру. Нет, Вы ничего такого загодя не готовили, Вы планировали просто соблазнить её, для чего вернулись и расставили мебель в маленькой комнате, приготовив ложе любви — так ведь пишут в бульварных романах? А убийство вышло совсем неожиданно. Вы ведь просто очень расстроились, правда? Эта девчонка вас огорчила, — в голосе следователя слышалось сочувствие. — Сначала она Вас провоцировала, разжигая Вашу страсть на протяжении долгих месяцев, а в тот вечер сделалась страшно упрямой и буквально превратилась в дикую кошку. А ведь Вы и хотели — то всего ничего — немного внимания, ласки, поцеловать, обнять.

— Что Вы несёте! Остановитесь! Ничего такого не было и в помине!

— Ну, почему же так сразу — «несёте»! — Александр Францевич как будто даже обиделся. — Ведь она вам нравилась, правда? красивая была, молоденькая, не то, что эти кумушки с отвислым задом, у которых ведро со свистом пролетает. Правда? А тут: дырочка тугая, нерожавшая покуда, самое то, что надо.

— Бог мой! — Миронович закинул нога на ногу и не без удивления оглядел следователя, — Да Вы, как я погляжу, ценитель. Это не меня надо на этот стуле держать, а Вас.

— Да будет уж вам, Иван Иваныч, изображать — то! Это ж как сказать, как посмотреть! Вы же сами ее и в губы целовали, и на коленках нянчили при свидетелях. Или запамятовали?

— У — у, шакалы затявкали, — процедил сквозь зубы Миронович. Он резко мотнул как — то вниз седой головой, стиснул костяшки пальцев, — им только дай волю — всех грязью обольют. Понарасскажут всякого, а чего не видели — придумают. Я Вас уверяю, были бы Вы на моём месте — и про Вас бы нагородили огород!

— В самом деле? А Вы, вообще — то, на кого это сетуете? — притворно участливо спросил следователь.

— Да, ладно, это уже не важно, — устало и почти беззвучно пробормотал Миронович. Потом, словно сделав над собой усилие, проговорил внятно и громко, — Занесите в протокол: покинув кассу около 9 часов пополудни, я более туда не возвращался. Что касается моих отношений с Саррой Беккер, то никаких любовных и тем более…. душевно — интимных отношений я с нею не имел.

— Эко Вы всё переворачиваете, г — н Миронович, — усмехнулся помощнико прокурора, — А мы ведь и не утверждаем, что у Вас были интимные отношения с покойной. Нет, вы только собирались их установить той ночью. Но не получилось. И вы её убили в приступе ярости. Она пригрозила, что донесёт на вас, ведь так? Или расскажет папеньке, что в общем — то, одно и то же.

— Вы фатально ошибаетесь! — взвился Минронович. — Я ночевал той ночью дома! Меня не было на месте преступления! Меня видел вагоновожатый конки и кондуктор! Меня видели дворники на Болотной! И моя семья, наконец, хотя я понимаю, что для Вас последнее — не довод!

— Ну, положим, дворники и члены семьи видели Вас между 22.30 и 23.00. Но вот что вы делали потом, где были и чем занимались — никто достоверно сказать не может. Ну, кроме Вашей сожительницы, разумеется, а к её словам сами знаете какое у нас отношение… У Вас была возможность покинуть квартиру незамеченным. Что, по моему мнению, Вы и сделали. Вы взяли свой шарабан из каретного сарая, тихо выехали со двора, прикрыв за собой ворота. У нас, кстати, есть свидетели, видевшие вашу повозку во дворе ссудной кассы около часу — двух ночи. — перехватив недоумённый взгляд Мироновича, следователь усмехнулся, — А Вы и не знали, да? Что Вы на это скажете?

— Я Вам не верю, — убеждённо проговорил Миронович, — нет у Вас такого свидетеля. Не может его у Вас быть, поскольку повозки моей во дворе не было. «На пушку» Вы меня берёте, ан не выйдет — с!

— Нет, Иван Иванович, — вздохнул помощник прокурора, — Я «на пушку», как Вы выразились, и не думал Вас брать. Свидетель у нас такой есть. И с его показаниями Вы ознакомитесь, когда придёт тому свой черёд… Теперь — то Вы понимаете, как глубоко Вы влипли?

— Повторяю Вам, моей повозки во дворе не было! Если и стоял какой — то возок, то не мой! Ваш свидетель или ошибается, или намеренно лжет! Я не вчера родился и знаю, как полиция умеет уговаривать.

— А вот это уже называется клеветой в адрес государственной инстанции, исполняющей долг по защите закона. Содержание статьи 131 Устава уголовного судопроизводства напомнить? Нет? Так что поаккуратнее со своими эмоциональными оценками во время допроса, а то, неровён час, и к ответу призовём…

— Да будет уж меня пугать! Пуганный…, — затравленно огрызнулся Миронович.

— Ну, что ж, Иван Иваныч, я вижу Вы пошли в несознанку. Напрасно! Душу облегчить в таком страшном деле, как убийство ребенка — это ведь не пустые слова, уж Вы мне поверьте. А Саррочка ночью вам не снится? Вы ведь прекрасно помните эту картину — как она лежала на кресле — такая нарядная в своем праздничном платье, сапожки красные, косы длинные, в них ленточки алые. А на голове зияет рана, Вами причинённая, и кровью всё кресло залито. А скажите, когда кровь потекла, она была такая же алая, как ленты, или темнее? А, может, почти черная? Вы помните? Вы ведь всё прекрасно помните! — следователь все ускорял и ускорял темп речи. Он задавал вопросы и, не дожидаясь ответов, сыпал все новоые и новые. — А платок, а — а? Что Вы делали, вообще? Вы отдавали себе отчёт? Вы платок засунули девочке почти до привратника желудка! А когда душили, она ведь вырывалась, верно? Но вы не могли смотреть ей в глаза, и потому прижимали голову вниз, к сиденью кресла, и пытались отвернуть ее лицо в сторону. Был в Вас какой — то стыд, правда? Возможно, Вы даже по — своему страдали. Но она оказалась сильнее, чем можно было предполагать по ее комплекции, и она умудрилась схватить вас за волосы. А скажите, в какое место головы она вам вцепилась?

Миронович сидел, ссутулив широкую спину, на скулах ходили желваки, взгляд остановился. Он молчал и немигающе смотрел в глаза помощнику прокурора.

— Вы ведь сами бывший полицейский, — продолжал следователь, — И ведь опытный полицейский, карьеру известную сделали! Могли бы сообразить, что мы все равно докопаемся. Эх, Иван Иваныч, как опрометчиво с вашей стороны! Как опрометчиво!