В то утро, когда им предстояло прыгать, завтрак показался совершенно безвкусным. Их двенадцать человек. Все вместе они садятся в автобус, и он везет их на аэродром. Курсанты пытаются выглядеть бодро.

На аэродроме шум и суета, люди бегают туда-сюда, садятся и взлетают самолеты. Тур надевает парашют, и инспектор проверяет, все ли в порядке. Их командир напоминает, что прыжки — дело добровольное и у тех, кто не чувствует должной уверенности в себе, еще есть время отказаться. Один из парней, повредивший колено во время тренировки, в последний момент так и делает. Его место занял другой. Всегда находится кто-то другой.

Курс начался с наземной тренировки и продолжался несколько недель. «Мы кувыркались на матах, как нам показывали, и по мере приближения настоящих прыжков тренировки становились все еще труднее… <…> С веревкой вокруг пояса мы прыгали в дыры на полу веранды третьего этажа»^{329}.

Они садились в самолет в том порядке, в каком должны были прыгать. Летчики завели мотор, от шума заложило уши. Когда боль в ушах утихла, курсанты, сидящие позади Тура, попробовали запеть веселую песенку. Тур молчал. Во время набора высоты он вдруг почувствовал, что у него от страха сводит живот. Но вот, наконец, раздалась команда, к которой они успели привыкнуть во время тренировок:

— Приготовиться!

Значит, вот-вот прыжок. Они будут прыгать парами. Тур — во второй паре.

Готовится первая пара. Один из курсантов — американский майор. Тур заметил, что у него на лбу выступили капельки пота, и понял: майор боится.

Американец безучастно смотрел на него, словно собирался с силами, чтобы что-то сказать. Но в этот момент раздалась команда: «Пошел!» — и американец вместе с товарищем исчез в люке.

Самолет делает круг — скоро настанет очередь Тура.

— Приготовиться!

Тур занимает исходную позицию и смотрит в потолок, как его учили. Оказавшись непосредственно лицом к лицу с испытанием, он чувствует, что страх немного ослабил хватку; впрочем, позже в письме Лив он напишет: «Никто не сможет убедить меня в том, что кому-то нравится этот момент, когда в следующее мгновение с помощью собственных сил и воли ты оттолкнешься, потеряв всякий контакт с твердой субстанцией, и бросишься в ничто, испытывая магнетическое притяжение земли, которая далеко-далеко внизу… <…> Иначе говоря, мне было страшно, но я владел собой»^{330}.

— Пошел!

Он прыгнул.

«Теперь дело было сделано, и прямо с этого момента я начал получать настоящие впечатления!»

Воздух бил по ушам, очень хотелось раскинуть руки и ноги, чтобы притормозть. Но надо было сохранять определенную позу, вытянувшись, как струна, — иначе тело могут закрутить воздушные вихри, и стропы запутаются. Но что если парашют не раскроется?

«Именно в этот момент, когда начинаешь думать: а вдруг парашют не раскроется, — ты внезапно чувствуешь резкий, но дружеский рывок в районе плеч, будто могучая спасающая рука смилостивилась и ухватила тебя за загривок».

Парашютист. Во время войны Тур Хейердал в первую очередь получил подготовку радиста, но на его униформе красовался и значок парашютиста

После курса наземной тренировки «парашютный валик» был сложен, как надо. Он опустился удачно, хотя приземление оказалось довольно жестким. Воодушевленный Тур Хейердал так подвел итоги своего первого прыжка: «Если кто-то сомневается в теории относительности Эйнштейна, ему нужно прыгнуть с парашютом и оценить продолжительность этих всепоглощающих, вытянутых по вертикали секунд»^{331}.

В последующие дни он совершил много прыжков. Уже во время второго прыжка дело могло закончиться плохо, так как парашют раскрылся не полностью. Но через мегафон инструктор с земли дал указания, за какие лямки нужно потянуть, он потянул, и парашют в последнюю секунду успел расправиться.

Последний прыжок тренировочной программы они совершали ночью. Близорукий Тур плохо видел в темноте, из-за этого он не был уверен в себе и снова чувствовал, что сводит живот. Полностью справиться с ситуацией ему не удалось. Он не увидел тусклые огни, обозначающие место приземления, промахнулся мимо указанного квадрата и угодил в кусты. Но он отделался легким испугом, а вот двум его товарищам повезло меньше. Они не смогли в темноте разглядеть, куда опускаются, и при приземлении поломали ноги.

Впервые в своей солдатской жизни Туру Хейердалу довелось учиться тому, в чем он видел смысл, — тому, что в дальнейшем могло пригодиться. Когда же он вспоминал два года, прошедшие с тех пор, как он вошел в двери призывного пункта в Нью-Йорке, чтобы записаться добровольцем на военную службу, то, казалось, они были наполнены исключительно суетой и праздностью.

Об этих годах Тур писал Лив, что был одной из овец большого стада, а это «всегда сковывало меня»^{332}.

С военной точки зрения новый курсант, поступивший летом 1942 года в норвежский учебный отряд, организованный в городке Люненбург в канадской Новой Шотландии, был в буквальном смысле новичком. Тур Хейердал едва различал право и лево, он прежде никогда не маршировал, разве что в физкультурном зале гимназии. Теперь, облаченный в военную форму, он обязан был научиться не только ходить строем, стоять по стойке «смирно» и делать упражнения с оружием, — ему предстояло решить задачу потруднее: научиться исполнять чужие команды. Отныне он должен был смириться с системой взаимоотношений, которая признавала только коллектив, а не отдельных индивидов, — как раз с тем, что он всегда презирал. А ведь даже в университете, где процветала академическая свобода и студенты в большинстве случаев могли сами выбирать себе форму работы, молодой человек не выдерживал давления коллектива.

Первый сюрприз не заставил себя ждать. Когда командование поинтересовалось, какими навыками он владеет, Хейердал ответил, что занимался вопросами зоологии и антропологии. По его собственным словам, он описал себя как «совершенного идиота во всем, что имеет отношение к технике, не умеющего даже водить машину или поменять батарейку в радиоприемнике»^{333}. Но он хорошо умел управляться с собаками, и если бы у него был выбор, то предпочел бы передвигаться в тылу врага на собачьих упряжках. Тур особо подчеркивал свои навыки и умения, приобретенные в походах по норвежским горам и лесам, и свою способность быстро принимать решения, когда ситуация того требовала.

Но выбирать ему не пришлось. Армия не нуждалась ни в антропологах, ни в каюрах. Ей были нужны радиотелеграфисты.

Тур не знал, что и думать. Когда они с Лив готовились отвергнуть цивилизацию, он считал и радио, и автомобили свидетельствами бедственного положения человеческого рода, создавшего пропасть между собой и природой. А теперь ему предстояло осваиваться с трубками, лампами и проводами, не говоря уже о телеграфном ключе и азбуке Морзе.

Один из новых товарищей, заметивший его реакцию, рассказывал, что Хейердал воспринял приказ «с каменной физиономией и странным взглядом»^{334}.

Первое время его военной службы Лив с детьми провела у семьи Лепсё в Трейле. Чтобы они могли снова соединиться, Тур нашел дешевое жилье в портовом районе Люненбурга. В очередной раз его семейство село в поезд, чтобы пересечь североамериканский континент. С пересадками в Торонто и Монреале путешествие заняло четыре дня. Наученная опытом последних путешествий, Лив купила место в спальном вагоне. Тур встретил их на перроне в Люненбурге. После радостных объятий он сообщил им неожиданную новость. В это утро он получил приказ собирать вещи — его перебрасывали из Люненбурга в другое место. Лив и дети едва успели расположиться в снятой Туром маленькой квартирке, как им снова пришлось идти на вокзал, чтобы попрощаться с мужем и отцом.