Вот теперь, когда он был вооружен, можно было и оглядеться, и оценить обстановку…

Сначала Саша не понял, что вокруг не так, но поднял голову вверх — и все встало на свои места: он находился в пещере. Была ли эта подземная пустота делом человеческих рук или природным образованием (а может, и тем, и другим — человек просто доделал то, что было начато за миллионы лет до него), оставалось только догадываться. Но лучшего места для узилища и придумать было нельзя: почти круглый зал по одной стороне был обнесен невысокой кирпичной стеной — свод нависал на высоте чуть более человеческого роста — с дюжиной занавешенных циновками дверей. Точно такими же, как та, что закрывала вход в его персональную «камеру». В центре пещеры в «кровле» зияло неровное отверстие, в которое уходил дым разведенного прямо под ним костра. Все входы просматривались великолепно, и если бы караульщики не понадеялись на прочность веревок, спутывающих русского офицера, или второй часовой страдал бессонницей — предприятие Бежецкого было бы обречено на провал с самого начала. Выскочив из темного помещения на свет, он тут же попал бы под огонь того, кого даже сразу и не различил бы за пламенем костра.

«Хорошо придумано, — оценил сметливость туземцев Александр. — Это явно не случайное место. Похоже, что я попал в самое логово неуловимого Хамидулло. Вот бы вызвать подмогу! Хорошенько бы проутюжить с воздуха это паучье гнездо…»

Но предаваться бесплодным мечтаниям было некогда — в любой момент в пещеру «на огонек» могли заглянуть товарищи убиенных поручиком инсургентов,[4] что совсем не входило в его планы. Надо было уходить отсюда поскорее.

В противоположной от камер стороне подземного зала зиял чернотой проем, из которого ощутимо тянул сквознячок. Он так и просился, чтобы Саша выбрал его для отступления. Офицер даже сделал шаг по направлению к нему, но вовремя одумался: не исключено, что на выходе находился еще один пост, причем не настолько беспечный, как этот. А могло быть еще хуже: коридор легко мог вливаться в целый лабиринт подземных ходов, выбраться из которых без посторонней помощи не стоило и мечтать. Молодой человек в недавнем своем отрочестве прочел немало авантюрных романов, в которых герои попадали в подобные катакомбы, полные коварных ловушек и зловредных сюрпризов. Правда, книжным персонажам всегда удавалось найти выход, но поручик уже не был ребенком и понимал, что везение не может быть бесконечным.

«А если наверх?..»

Жестяная банка, служившая табуретом недавнему Сашиному собеседнику, стояла тут же, у костра, и подставить ее под край отдушины в потолке было делом нескольких секунд. Теперь, встав на цыпочки, офицер вполне мог дотянуться до каменного карниза. Небольшое усилие…

Бежецкий высунул голову из провала и осторожно огляделся. Ночь и тишина, нарушаемая лишь стрекотом каких-то насекомых да далеким собачьим перебрехом. Наверняка где-то рядом был кишлак.

«Стоп, — подумал бывший пленник, вися на руках. — А остальные-то камеры я не проверил! Вдруг там кто-нибудь есть? Что-то там англичанин говорил?..»

Сказано — сделано.

Первый закуток оказался пустым, второй — тоже. Следующая за третьей — Сашиной — камера опять пустовала. Но стоило ему только заглянуть в пятую, как в неровном свете, падающем в дверной проем, он разглядел чьи-то ноги, спутанные веревкой…

Как водится сплошь и рядом, проблемы начались сразу же, как только приступили к исполнению задуманного.

Первым и главным препоном оказалось отсутствие в должном количестве веревок. Какой-то запас — горы все-таки — был, плюс ремни амуниции и разнообразный подсобный материал, до использования которого так охоч русский солдат, но на сооружение пятидесятиметровой двойной «сбруи» ушло больше четырех часов. Все это время специально оставленный в пещере боец надрывал глотку, безуспешно пытаясь докричаться до Максимова, предположительно лежащего внизу в беспомощном состоянии. В самое худшее верить не хотелось, и лейтенант приказал всем, желающим развивать данную тему, заткнуться или держать свои домыслы при себе. У него самого на душе скребли кошки, но даже думать о печальном исходе он себе запретил категорически. Первая потеря подчиненного и вот так — по глупости… Нет, пока не убедился в обратном, нужно считать бедолагу живым. «Трехсотый» по-любому лучше «двухсотого»…

Вторая сложность оказалась еще более досадной — зацепить «слепленную из того, что было» веревку непосредственно возле склона было просто не за что: на гладких, когда-то давным-давно проточенных водным потоком стенах не то что выступа подходящего не было — щели, чтобы вбить туда что-нибудь. Можно было, конечно, выстроить бойцов гуськом и велеть им держать «трос», будто играя в перетягивание каната, но… Геркулесов в его взводе не было и в помине, к тому же стоило кому-нибудь поскользнуться на покатом, гладком, как зеркало, полу… Нет, об этом тоже думать не стоило.

Не доверяя никому столь важного дела, лейтенант Бежецкий самолично придирчиво изучил все стены хода и нашел-таки расселину, в которую можно было всунуть запасной ствол к «Утесу»[5] — десятикилограммовую железяку, способную выдержать и больший вес, чем два человека не самой плотной комплекции. Беда была лишь в том, что трещина эта находилась чуть ли не в тридцати метрах от склона, и сооруженной с огромным трудом веревки в таком случае не хватило бы и на половину спуска…

Зверея на глазах, лейтенант велел распаковать и распустить на ремни брезентовую палатку, ставить которую на каменистом пятачке, занимаемом взводом, все равно было негде, да и незачем — дождей в этих сухих местах не было и не предвиделось, а ночи еще стояли достаточно теплые. Александр бы и не взял ее нипочем, если бы пришлось тащить лишний груз на себе, но забрасывали их сюда «вертушкой», так что он поступил в соответствии со старой пословицей про запас, ничего особенно страшного с человеком не делающий. И, как выяснилось, не зря: лучше уж потом отчитываться за порчу (а лучше уж сразу за утерю) казенного имущества, чем за пропавшего бойца.

За сооружением довеска к веревке взвод застала темнота, падающая в здешних широтах внезапно, почти без сумерек. Соваться в пещеру ночью было рискованно во всех отношениях — одному Богу известно, что там внизу, и лейтенант скрепя сердце отложил спасательную операцию до утра.

А утром его ждал такой сюрприз, которого он никак не ожидал…

Рядовой Максимов наконец выбрался на свет божий и огляделся.

Как он и предполагал, подземный ход пронзал всю гору насквозь и выходил прямехонько на заброшенный кишлак, набивший оскомину за время дежурства на заставе. До него отсюда было самое большее — пара километров.

«Так, — сориентировался Вадик. — Значит, наше „гнездо“ вон там… Ну, это ерунда: спущусь в долину — по склонам этим лазать — себе дороже, обойду пару-тройку километров, а там и наши…»

Определившись, он забросил на плечо ремень автомата и начал рискованный спуск по склону, то и дело обмирая, когда подошва скользила по «смазке» из песка и мелких камушков, предательски скрывающей голый камень. Несколько раз пришлось проехаться, где на животе, где — на пятой точке, но катастрофы не случилось — всякий раз удавалось зацепиться за что-нибудь и снова встать на ноги. Окончательно превратив штаны в малопристойное решето, боец добрался до середины пути, отделяющего его от вожделенной равнины, и уселся на гладком округлом валуне, нагретом солнцем, отдохнуть.

Солнце, почти поднявшееся в зенит, припекало, пот разъедал глаза, саднили сбитые в кровь колени и пальцы, очень хотелось пить. Но фляга с водой осталась наверху, и о питье оставалось лишь мечтать. Чтобы отвлечься от телесных мук, Вадик принялся разглядывать расстилающуюся перед ним мирную картину: тесно скучившиеся за высокими дувалами глинобитные домишки, то тут, то там перемежающиеся пыльной зеленью какой-то растительности, заброшенные, побуревшие от солнца поля неподалеку…