— А как же международные договоры? — удивился поручик. — В Кабуле вон сплошь немецкая да французская техника.

— Нам эти договоры неведомы, — выпустил клуб сизого дыма станичник. — В Кабуле, может быть, и немецкими драндулетами балуются, а нам тут это ни к чему.

«Смотри, какие молодцы, — растроганно подумал Александр, сам не одобрявший перестраховщиков из командования. — Начхали на запреты и живут, в ус не дуют. Нет, право, казаки — молодцы! Почему только во всех остальных нет их сметки и презрения к опасности?..»

Атмосфера Кабульского «фронтира» здесь, после того как он увидел настоящий «фронтир», авангард Державы, уже не казалась ему такой уж восхитительной. Вольница, либерализм — да, но все равно какой-то выхолощенный, скованный по рукам и ногам запретами, кому-то в далеком Санкт-Петербурге кажущимися необходимыми… Бежецкий сейчас остро завидовал лихому парню, может быть, его ровеснику, не боявшемуся в этой жизни ни Бога, ни черта, разве что атамана своего, да и то — самую малость, как велят традиции. Именно такие сорвиголовы чаще всего спасали честь Империи в войнах прошлого, выручали в тех случаях, когда вымуштрованная и подготовленная по европейскому образцу российская военная машина давала сбой.

— Заодно в мастерские, кстати, заскочу, — как ни в чем не бывало продолжил урядник. — Батя велел без починенной радиостанции домой не возвращаться. «Семь шкур, говорит, спущу, коли не найдешь спеца, чтобы трещалку эту в божеский вид привел!» Так что буду искать, где эту хреновину отремонтировать. Вы, вашбродь, часом не присоветуете, где мне такого спеца найти?

Все восторги поручика развеялись, как дым: никакого особого почета, стало быть, ему оказано не было. Старый хитрован просто воспользовался случаем, чтобы обделать попутно свои делишки.

«Еще ведь и заправит под эту дудку вездеход свой, — с досадой подумал он. — Привез, мол, вашего офицера — извольте! Да, практичности этой братии не занимать…»

— Заодно и машину заправлю, — простодушно подтвердил его сомнения казак, вынимая из кармана вышитый кисет и сложенную вчетверо газету. — В баке солярки осталось всего ничего, а жрет этот паразит ненасытный уйму целую. Вы уж, вашбродь, распорядитесь, чтобы мне плеснули в бак от щедрот казенных.

— Попробую, — буркнул Саша, отворачиваясь: облик истинного рыцаря степей, было выкристаллизовавшийся в его воображении, заметно скукожился: меркантильность спутника в возвышенной душе юноши никак не уживалась с благородством.

— Это дело! — обрадовано вернулся казачок к своему занятию, рачительно следя, чтобы ветер не выдул из газеты крупно нарезанную махорку. — Батя соляру бережет, как зеницу ока. Только по нужде и выдает, да в обрез. А налево смотаться — ни-ни. Мол, верхами скачи, коли приспичило! Верхами! — презрительно фыркнул он. — Двадцатый век на исходе, а мы, как дураки, верхами!..

Пулемет прервал его речь, басовито ругнувшись короткой очередью куда-то вправо, в сторону возникшей из-за невысокого холма «зеленки» — довольно густой, хотя и не отличающейся яркой, зеленью, полосы растительности, в которой как по собственному опыту знал Бежецкий, легко можно было укрыть хоть батальон.

— Пардону просим, вашбродь! — суетливо запихал кисет за пазуху камуфляжной куртки урядник, сползая под прикрытие борта. — Давайте сюда!

Оба молодых человека висели, держась за скобы, над мчащейся под колесами щебенкой несколько минут, но продолжения не было. То ли померещилось чего стрелку, то ли со скуки пальнул в белый свет, как в копеечку… Саша собрался было выбраться обратно на броню, но казак отрицательно помотал головой:

— Не суйтесь, барин! Федьку я хорошо знаю: он просто так патроны жечь не станет…

И в этот самый момент по броне загрохотали пули…

Вездеход промчался по сонным улицам полуденного Кабула, распугивая испуганно жмущиеся к обочинам и стенам домов «бурбухайки», оставляя позади опешивших от невиданного зрелища столичных полицейских, разодетых как павлины, и замер возле мастерских.

— Ну что ты будешь делать! — огорченно хлопнул себя по ляжкам урядник Ильинских, изучая правый борт своего стального чудовища, словно автомобилист — поцарапанное в дорожно-транспортном происшествии сверкающее авто. — Опять всю краску попортили! — с досадой провел он ладонью по пулевым выщербинам, обильно украшающим правую «скулу» вездехода: защитного цвета краска там была содрана до сизого металла. — Снова крась! Ох, мазурики!

«Была бы тебе краска, — подумал Саша, тоже спрыгивая на пыльный асфальт. — Если бы с гранатомета зарядили! Догорали бы сейчас возле той „зеленки“ без связи — и весь сказ! Тут радоваться надо…»

Но казак и не думал радоваться, матеря на чем свет стоит неведомых туземцев. Видимо, краску атаман тоже отпускал весьма экономно.

«Укачало, что ли? — Александр с удивлением ощутил, что земля ощутимо покачивается под ногами. — С чего бы это вдруг?»

Перемещаться на вездеходе в таком экстремальном режиме — вися за бортом, как клещ, уцепившись руками в скобу, а ногами — в борт в опасной близости от бешено вращающихся великанских колес — ему еще не доводилось. Но такие последствия… Голова кружилась, во рту ощущался противный привкус железа, в глаза словно песку насыпали…

«Что-то ты совсем расклеился, — подумал он, расстегивая кобуру с одолженным у казаков пистолетом — на этот раз без затей — видавшим виды германским „люггером“, еще более внушительным на вид, чем „федоров“. — Просквозило, что ли, на броне?»

Сейчас ему было на руку, что он — один. Раненого фон Миндена — казачий медикус определил у поручика травму позвоночника — нельзя было трогать с места, а Линевич, добравшись до относительно спокойного местечка, наотрез отказался двигаться дальше без подобающей его статусу охраны и комфорта. Так что, избавленный от необходимости доставлять своих подопечных до места, Бежецкий мог быть спокоен — шпиона он не спугнет. А если все-таки ошибается (он не допускал, правда, подобного ни на миг) — большой огласки это не получит.

«Разберусь с этим, и можно будет заняться собой…»

— Вы не подстрахуете меня, урядник? — спросил он, передергивая затвор «люггера» и пряча его в кобуру.

— А чего? — вылупил бесстыжие глаза казак, отряхивая измазанные зеленой красочной шелухой ладони. — Тут тоже стреляют?

— Обычно — нет. Но если вы все же услышите стрельбу…

— Не извольте беспокоиться, вашбродь! — выудил из люка автомат Ильинских. — Прикроем в лучшем виде!

— Надеюсь на вас… — вздохнул поручик.

— Может, с вами пойти?

— Нет, не стоит…

Саша пересек знакомый до мелочей двор, пустынный по причине полуденного зноя, и толкнул незапертую дверь. Под крышей было не так жарко, как снаружи: где-то лениво урчал вентилятор, прогоняя по помещениям волны относительно прохладного воздуха, насыщенного ароматами металла, машинного масла и краски. Помещения тоже были пустынны — ремонтники, пользуясь «сиестой», должно быть, набились в оснащенную кондиционером бытовку и резались там в «козла» или просто дремали в холодке, предвкушая скорый обед. Но тот, кто был нужен поручику, конечно же, был на своем месте — издалека доносилось металлическое побрякивание.

Он не обернулся даже тогда, когда Александр остановился в дверях: прямая, как доска, спина, широкие сутуловатые плечи…

— Добрый день, — сказал Саша, кладя ладонь на рукоять пистолета.

Спина не дрогнула, лишь голова, сидящая на короткой шее, начала медленно поворачиваться, будто танковая башня…

Вадик вернулся в палату, чувствуя себя выжатым, как лимон.

Не замечая любопытных взглядов товарищей по палате (его уже три недели как перевели из реанимации в просторную, двенадцатиместную, правда, заполненную лишь наполовину палату), он, не раздеваясь, прямо в пижаме, улегся на койку и отвернулся к стене. Теперь, когда гипс был снят и осталась лишь повязка, это можно было сделать без посторонней помощи.