Я могла бы держать его вечно, но чужие руки хватают его и вытаскивают из моих объятий. Я остаюсь сидеть на полу, глядя на то, как они тащат его обмякшее тело. Его глаза все еще широко распахнуты, но мальчик, которого я знала, в них больше не живет.

Я слышу плачущий звук. Высокий, дикий. Я понимаю, что это я.

Меня поднимают на ноги, подхватив подмышки. Передо мной стоит князь. Я бросаюсь на него. Охранник дергает меня назад, я нападаю и на него тоже, но я слишком слаба. В один момент мои руки оказываются привязаны к телу, и я снова предстаю лицом к лицу с князем. У Тревиньо на щеке брызги крови, полоска капель изгибается вверх к брови. Я понимаю: это с моих волос. Когда я развернулась.

Вполголоса он говорит:

— Ты расскажешь мне все о Мальфицио. Каждый день твоего молчания будет стоить жизни одному из твоих друзей. Я пошлю за тобой завтра днем. Если ты будешь молчать, этот мальчик умрет.

Бенито. Я и забыла, что он здесь.

Стража тащит нас по коридору обратно в комнату. У меня нет сил. Нет решения. Нет даже ярости. Горе так велико, что кажется, я захлебнусь в нем.

Остальные понимают все, как только охранник открывает дверь. Они видят, что Умберто не вернулся, видят мои волосы и костюм, испачканный кровью, уже успевшей остыть.

Кроме Косме, которая спрашивает:

— Что случилось? Где Умберто?

Дверь грохочет, нас снова запирают.

Я не могу говорить. Меня слишком сильно трясет. Острая боль пронзает виски, отчего лица товарищей кажутся размытыми. О, Боже, Боже… Божественный камень отзывается теплом на мое горе.

Божественный камень.

Вот чего хотят Инвьерны. Не меня и даже не Мальфицио. Только камень в моем теле, чтобы завершить их гармоничную десятку.

— Мне нужен нож, — говорю я.

Они глядят на меня.

— Нож! — кричу я. — Что, ни у кого нет ножа?

Ко мне подходит Хакиан, его лицо темнее, чем когда-либо. Из ботинка он достает крошечное лезвие, длиной не больше моего указательного пальца, и подает мне его ручкой вперед. Он делает шаг назад и скрещивает руки на груди, глядя на меня с немым вопросом.

Я срываю с себя кожаный жилет и задираю нижнюю рубашку, обнажая живот, напряженный и мигающий синим огнем.

— Что ты делаешь? — спрашивает кто-то.

Я втыкаю нож в пупок, в место, где кожа накрывает вживленный камень. Я погружаю лезвие глубже, ощущая твердую поверхность камня. Невероятная боль пронзает мой живот, опускается в ягодицы, у меня перехватывает дыхание. Она как молния, быстрая и огненная. Но это ничто по сравнению с моим несчастьем, так что я запускаю нож еще глубже и пытаюсь им как рычагом вытащить камень. Кровь стекает на мои брюки, смешиваясь с кровью Умберто. Но Божественный камень не двигается с места. Я пытаюсь помочь себе пальцем, но не могу хорошенько ухватить. Я стараюсь, двигая ножом в обратном направлении. Боль слишком сильна. Я слабею, я больше не чувствую ног.

Я решаю вырезать его вместо того, чтобы вытолкнуть. Придется резать глубже. Не думай, Элиза, просто делай. Я поднимаю нож.

Рука на моем запястье, небольшая, но сильная. Пальцы копаются у основания ладони. Нож падает на пол.

— Все в порядке, Элиза, — голос Косме. Руки обнимают меня. Темные волосы нежно касаются щеки.

— Но я не хочу, — шепчу я ей на ухо. — Я сдаюсь. Он никогда не выбирал меня, Он ошибся. Я сдаюсь.

— Может быть, Он еще не готов сдаться насчет тебя. — Вместе мы опускаемся на колени. Она держит меня так крепко, мне кажется, что я умру от этого.

— Но Косме…

— Я знаю. — Ее тело мягко содрогается вплотную с моим, и моя щека мокра от слез. — Знаю.

Косме и Мара делают все возможное, чтобы помочь мне привести себя в порядок в ванной комнате. Они выжимают мою пропитанную кровью одежду и бросают ее в угол. В нашей суровой комнате нет проточной воды, поэтому они протирают мою кожу оторванным куском простыни. Мой живот пульсирует, и раны, которые я себе нанесла, продолжают кровоточить, но я чувствую себя немного менее застывшей и холодной, когда Мара обвязывает вокруг меня оставшийся кусок простыни и ловко завязывает концы на моем плече.

— Когда охранники придут в следующий раз, я попрошу у них ведро воды, — говорит она.

Мы собираемся в спальной комнате. Стоят только Хакиан и Мара, остальные сидят на кроватях, ноги свешиваются над полом. Теперь мы легко размещаемся, без одного человека.

Хакиан решается нарушить молчание:

— Мы можем одолеть охранников. Нас восемь. У нас есть нож.

— Слишком маленький дверной проем. Нам надо их сокрушить, а им — всего лишь держать нас внутри. И без оружия…

Голос Косме тверд, слез в глазах нет. Я сжимаю зубы от неправильности того, что она может игнорировать потерю брата, когда я едва дышу от горя.

— А если заманить одного из охранников внутрь? — предлагает Бенито.

— Или даже двоих, — кивает Хакиан. — Не думаю, что нас охраняет больше четырех за раз. Таким образом, половина привлекает охранников, половина — штурмует выход.

— Без жертв не обойдется, — говорит Косме. — У них есть оружие. У нас нет.

В смятении мы смотрим друг на друга. Она, конечно, права, и после этого дня перспектива потерь предстает перед нами невероятно реальной.

— Пора, — шепчет Косме. — Объявить о себе перед князем.

Но ее голова опущена, и кулак, вцепившийся в одеяло, побелел. Я понимаю, что она ненавидит его. Это не антипатия, не дискомфорт и не стыд, это бушующая ненависть с примесью страха.

— Это может ухудшить ситуацию, — говорит Хакиан. — Что он сделает, узнав, что его дочь предала его и присоединилась к Мальфицио?

— Не надо, Косме, — шепчу я. Я смотрю на пол, на свои босые ноги, на цепляющиеся за край потертого ковра пальцы. Но я чувствую, что все они смотрят на меня. — Тревиньо блефует. Инвьерны двинутся на него из-за нашего яда, и он пытается обезопасить себя, предлагая им Мальфицио. Но им не нужен Мальфицио, им нужен мой Божественный камень.

— Но ты не можешь сдаться им, — говорит Косме, приседая передо мной.

Я чуть не смеюсь.

— Когда вы похитили меня и еще не были уверены, что я могу помочь вам, ты сама хотела вырезать из меня камень, помнишь?

У нее перехватывает дыхание.

— Умберто защитил тебя, — шепчет она. — Пусть это будет не зря.

На миг черное облако печали застит мне глаза. Это будет душить меня. В глазах темнеет.

— Элиза!

Я расшатываюсь и встаю с постели, чтобы походить, потому что тишина становится угрожающей. Ходьба отдается в моем раненом животе, и камень кажется более тяжелым, чем обычно. Но боль прочищает мне ум.

— Я не собираюсь сдаваться, — уверяю я их.

— Тогда что мы делаем? — спрашивает застенчивый Бертен. Ему не больше тринадцати, и он до сих пор долговяз, со слишком большими руками.

— Как и ожидается, мы с Бенито пойдем к князю. — Как странно, что я питала такое отвращение к использованию ножа против человека. Теперь я наслаждаюсь перспективой. — И завтра я убью Тревиньо.

Князь посылает нам скудный завтрак из овсяной каши и слабого вина. Я ем вместе со всеми, зная, что мне нужны силы. Спустя несколько минут я все это оставляю в ванной.

Князь зовет нас раньше, чем мы ожидали.

Нашу просьбу о воде удовлетворяют тремя ведрами. Одно мы используем, чтобы смыть кровь с одежды. Поэтому я снова одета в кожаный костюм, когда охранники приходят забрать меня и напуганного Бенито. Я смотрю на свой жилет, когда они вытаскивают меня в коридор. Влажная кожа затхло пахнет, непроницаемая, словно моя вторая кожа. Но пятна, теперь темно-коричневые, напоминают мне о моей цели, и готовят меня к тому, что я должна сделать.

Князь ожидает нас, сидя за вычурным столом. Сегодня он одет в зеленое с золотой бархатной отделкой. От этого его кожа выглядит желтее, но зато волосы его пышны как никогда. Тот же дурацкий амулет болтается у него на шее, и мой Божественный камень согревается, когда я смотрю на него.