Мои руки горят от напряжения, когда мы спускаемся на дно долины, но я до странного полна энергии. Я хочу сбежать, но понимаю, что я недостаточно сильна и недостаточно быстра, чтобы оторваться от захватчиков. Я представляю, на что похоже ощущение от копья, вонзающегося в спину. В силу каких-то причин в данный момент я все еще жива. Они ведут меня через лагерь к большому шатру из отбеленной материи, и единственный внешний знак моего сопротивления, который я могу себе позволить, — это держать голову высоко поднятой.

Другие с любопытством посматривают на нас, сидя у костров. Один наклоняется над кроликом на вертеле, и под жилетом с меховой оторочкой становится заметна грудь — это женщина. Я смотрю прямо на нее, пока захватчики тащат меня вперед. Я понимаю, что на расстоянии не могу отличить мужчин от женщин. Все они одеты одинаково, у них одинаково лохматые волосы и бледная кожа.

Маленький латунный колокольчик звенит на стене палатки. Один из Инвьернов трясет ее.

— Входите, — зовет кто-то, и лед снова сковывает мой живот. Я молюсь о тепле и спасении, а мой конвоир отодвигает створку палатки и заталкивает меня внутрь.

Пряный дымок начинает виться у моей головы, привлекая мое внимание к каменному алтарю, заставленному свечами, сгоревшими до разной высоты. Я моргаю, чтобы очистить взгляд от дыма и мерцания.

— Вы привели мне еще одного варвара, — презрительно замечает все тот же голос. Он глубокий и холодный, как лед у меня в животе. — Почему вы просто не убили ее?

Приземистый человек справа от меня кланяется.

— Прошу простить меня, милорд. Я решил, что это подозрительно, что кто-то настолько непохожий на воина прячется в пещере над лагерем. Но если вы хотите, чтобы я убрал ее с ваших глаз, я…

— Не воин? — Человек делает шаг ко мне. Он среднего роста, как и я, худой как пальма, одетый в ослепляющие белые одежды. У него бледное простое лицо, будто скульптор вырезал его с художественным вниманием к красоте. Длинная коса белых волос змеей вьется по его плечу. Нет, это бледнейший желтый, как тонкая граница рассвета. Меня приводят в замешательство его глаза. Они голубые, как мой Божественный камень. Как он может видеть?

Он наклоняется вперед, так близко, что я чувствую его дыхание.

— Ты ведь маленькая неженка, да? Или ты воин?

Это и есть Кот? Видимо, анимаг? Ответственен ли он за ожоги моих людей? За погружение в войну земель моего супруга и моего отца? Когда я смотрю в его неестественные глаза, что-то вздрагивает у меня в животе. Что-то, отличное от Божественного камня. Мое тело начинает пульсировать; я понимаю, что это ярость.

Я щурюсь и произношу четко и внятно на плебее:

— Простите, я не понимаю, что вы говорите.

Мгновение он изучает мое лицо, потом его глаза вспыхивают, широкие и опасные, он отворачивается и скользит прочь от меня. От того, как он двигается, меня пробирает дрожь. Он грациозен, словно дымок, мягко вьющийся вокруг нас без единого усилия.

Он берет кожух с деревянной полки, что стоит рядом с алтарем, и наливает темную жидкость — надеюсь, вино — в керамическую кружку. Он пьет, задумчиво поглядывая на нас через плечо.

— Вам не удалось поймать троих сбежавших? — спрашивает он.

— Нет, милорд, — отвечает коротышка.

Он снова отпивает. Затем щелкает пальцами свободной руки в каком-то раздраженном равнодушии. Мой конвой замирает. Я смотрю на них, на их глаза, широко раскрытые от ужаса, как они задыхаются и хрипят, неспособные пошевелиться. Это магия, понимаю я, и мой Божественный камень вспыхивает в ответ.

Голубоглазый мужчина смотрит на меня.

— Ты шевелишься! — Он щелкает пальцами в мою сторону. Предполагается, что я должна перестать двигаться. Я должна быть парализована, как остальные. Поэтому я замираю очень-очень спокойно, несмотря на продолжающую клокотать ярость. Я вспоминаю, как Алодия говорит: «Иногда лучше всего заставить своего противника думать, что он контролирует ситуацию». — Если они не будут найдены до завтра, они улизнут, и мы не сможем их поймать.

Мысленно я возвращаюсь к словам, что он произнес ранее. Троих сбежавших. Но у меня было четверо спутников. Может быть, одного держат в лагере пленником. А может, он мертв. Трудно сохранять неподвижность, думая об Умберто. Я представляю его лежащим вниз лицом на камнях, из его спины торчит копье или стрела. Мое лицо дергается.

— Найдите остальных, — говорит голубоглазый тихим голосом, как будто не приказывает. Он щелкает пальцами, и охрана удаляется. Он приближается ко мне.

Я все еще в ужасе, но этот ужас не лишает меня способности мыслить, и разные варианты скачут в моей голове, соревнуясь друг с другом.

Свет свечи отражается на чем-то, что висит на тонком кожаном шнуре у него на шее. Примерно посередине груди виднеется небольшая клетка, достаточно маленькая, чтобы поместиться в моей ладони. Черная, как будто железная решетка и небольшая щеколда сверху. А внутри что-то яркое.

— Неженка, — шепчет он, наклоняясь ближе, клетка повисает в воздухе, оторвавшись от груди. — Я вижу в тебе ум. Что-то в твоем лице. Странное.

Я слышу его слова, но не понимаю их смысла. Я могу лишь пялиться на его амулет, на сверкающий голубой камешек, запертый в маленькой клетке. Я видела такой камешек раньше, в студии отца Никандра, в своем собственном пупке.

Это Божественный камень.

Я поражена и теперь действительно обездвижена, но не магией анимага. Это амулет, о котором мне говорили? Тот самый, что оставляет шрамы на коже моих людей? Если так, то как же Бог допускает, чтобы такую священную вещь использовали в таких целях?

Это не может быть Божественный камень анимага, только если он вырезал его у себя из живота. Скорее всего, он добыл его другим путем. Отец Никандр показывал мне только три, но с тех пор как Бог послал нас сюда, прошло почти двадцать веков. Около двадцати Носителей. И тут мне в голову приходит самая ужасная мысль: возможно ли, что Бог выбирает Носителей и среди врагов?

Пока все это проносится в моей голове, анимаг изучает мое лицо. Надеюсь, оно не выдает моих мыслей.

Он улыбается. У него желтые нездоровые зубы, контрастирующие с ровными чертами его лица.

— Из-за тебя я опоздал к ужину, — он растягивает слова, — но не беспокойся. Я разумный человек.

Он наклоняет голову на один бок, потом на другой, а я чувствую себя, словно маленький грызун перед рысью.

— Ты не понимаешь священного языка? Не беспокойся, не надо. Когда я вернусь, земля отведает каплю твоей крови, и мы увидим.

Он треплет меня по щеке, а я еле сдерживаюсь, чтобы не дернуться от его холодного, словно змеиная кожа, прикосновения.

— Будь хорошей девочкой и не шевелись, пока меня не будет. — Он смеется над шуткой.

И оставляет меня одну в палатке.

Я быстро осматриваюсь, не зная, сколько времени в моем распоряжении. Это может быть моим единственным шансом сбежать, но я должна соображать быстро. Я решаю бежать, но между мной и холмами слишком много Инвьернов. Лучше будет дождаться возвращения анимага. Убить его. Возможно, следует взять его Божественный камень и нести его перед собой, как оружие, когда я покину палатку. Конечно, я не знаю, как им пользоваться, но это может купить мне время. А может, нет. В конце концов, я умру со знанием того, что избавила мир от одного из колдунов Инвьернов. Лучник Хицедар убил одного. И Дамиан, прадед Умберто. Теперь моя очередь.

Я чувствую себя глупо, потянувшись за спрятанным в ботинке ножом, и еще глупее, когда чувствую мочу, впитавшуюся в брюки. Я решаю не думать об этом.

Я не знаю, смогу ли я заставить себя снова ударить кого-нибудь ножом. Убивать ножом — это невероятное по интимности действие, близость, которую я не могу вынести. Кроме того, как заметили мои захватчики, я не воин.

Поэтому, чтобы достичь успеха, я должна поразить анимага неожиданно. Я прячу нож за пояс, теперь его рукоять упирается мне в спину. С тем же успехом я могу порезаться сама, просто резко повернувшись — между лезвием ножа и моей плотью нет ничего, кроме тонкой ткани моей одежды. Но больше я не знаю, где его спрятать, чтобы можно было быстро достать.