Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить этот вибрирующий в моей груди страх.

— Если он всегда делает мудрый выбор, то почему столькие Носители потерпели неудачу? Почему иногда он игнорирует мои молитвы?

— Я не знаю, Элиза. Мы многого не понимаем о Божественном камне и его Носителях. Он знает больше, чем мы можем вообразить.

Такими же были слова Аньяхи, перед тем как Бог позволил ей умереть. У меня достаточно самообладания, чтобы не закатывать перед ним глаза, но я не могу заставить себя промолвить подходящие банальности. Верил бы он, что я достойный Носитель, если бы знал, что в моих мыслях постоянно возникают сомнения?

Табурет скрипит, когда я поднимаюсь.

— Благодарю вас, отец. У меня еще остались вопросы, но я слишком устала и… и мне надо подумать обо всем этом.

Он встает и берет меня за плечо.

— Погоди, у меня есть кое-что для тебя.

Он исчезает в темноте, а я зеваю и потягиваюсь. Надеюсь, что это копия «Откровения» Гомера. Я бы проштудировала ее с великим удовольствием. Разумеется, Химена не должна знать, что у меня есть эта книга, и я уже придумываю места, где ее можно было бы спрятать.

Отец Никандро долго не возвращается. Я слышу шелест пергамента, поворот ключа, скрип. Он возвращается в наш островок света, держа в руках маленький кожаный мешочек со шнурками, которые свешиваются между его пальцев.

Это не «Откровение». Я стараюсь не выглядеть разочарованной.

— Что это?

Он распутывает завязки. Три маленькие блестящие штучки со стуком падают на стол. Это ограненные камни размером с мой большой палец, тусклые в сумраке, но сверкающие в неверном свете свечи. Темно-синие. Очень знакомо. Я беру один из них, он холодный и твердый.

— Божественные камни, — говорит отец Никандро.

Перевожу дыхание. Они так странно смотрятся, находясь вне тела. Такие безжизненные и тяжелые.

— Этому монастырю выпала честь опекать трех Носителей. После их смерти их Божественные камни были отделены от тел. Вот этому, — он указывает на один из лежащих на столе, — двенадцать веков.

Странное ощущение — держать свою историю на ладони. И когда Божественный камень в моем животе пульсирует теплым приветствием, это так непохоже на холодную штуку в моей руке, что я вдруг осознаю, что это вместе с тем и мое будущее. Моя смерть.

Я бросаю его к двум другим и вытираю руку о платье.

Никандро складывает их в мешочек и крепко затягивает завязки.

— Никто, кроме Носителя, не способен совладать с силой Божественного камня. Не знаю, остается ли какая-то сила в старых, но они могут тебе понадобиться. — Он пожимает плечами и отдает мне мешочек.

Но я пока не готова принять их от него.

— А если я умру? Прежде чем завершу Служение.

— Тогда я заберу их обратно. Вместе с твоим.

Откровенность отца Никандро убеждает меня взять мешочек. Меня пугает его прямота, но в то же время теперь я как будто могу ему доверять. Я засовываю мешочек в карман халата.

— Могу ли я еще чем-то помочь вам сегодня, ваше высочество?

У меня сразу же урчит в животе, и я вздрагиваю от стыда.

Он усмехается:

— Мы, священники, работаем сверхурочно, и наши кухни никогда не закрываются.

Снабженная двумя гранатовыми булочками — одна в кармане, другая в руке — я возвращаюсь в свои покои. Я грызу булочку, идя по тихим коридорам, освещенным факелами, голова гудит от новых знаний: «Откровение» Гомера, провалившиеся Носители, охрана под личиной няни.

Вражеские врата.

Я шла к священнику, чтобы найти преимущество, которое помогло бы мне сыграть в придворные игры Джойи Д'Арена и таким образом стать более важной для Алехандро. Но теперь наоборот, мой путь представляется мне более смутным, чем когда-либо.

Как свинью на убой.

Теперь было бы достаточно просто выжить.

Я поворачиваю за угол, ведущий к моим покоям, и еле успеваю остановиться, чтобы не просыпать крошки на грубое полотняное платье, возникающее передо мной.

— Элиза! — Химена заключает меня в объятия, и булочка все равно крошится прямо ей на платье. Она хватает меня за плечи и встряхивает. — Где ты была?

Ее голос полон гнева и страха.

— Я проголодалась, — отвечаю я, демонстрируя ей наполовину съеденную булочку.

— Ох, Элиза, солнышко. Я проснулась и подумала, что надо попробовать дошить твою юбку, вернулась в атриум за всем, и не услышала твоего дыхания и… — Она нервно вздыхает. — Надо было меня разбудить, я пошла бы с тобой.

Моя стража.

Я знаю, что ее стремление меня опекать — это ее долг, а ее страсть подогревается многовековым религиозным рвением, которое я только начинаю понимать. Но то, как она смотрит на меня, как сжимает мои руки с отчаянным облегчением — все это свидетельствует о чем-то большем.

Моя нянюшка.

— Прости меня. — Я опускаю руку в карман, чтобы достать булочку, но пальцы натыкаются на кожаный мешочек. На ощупь он кажется таким крупным и громоздким, что я боюсь, как бы Химена не заметила его очертания под тканью. — Я… м-м-м… принесла тебе булочку.

Она берет ее, и мягкая улыбка оживляет тонкие губы.

— Спасибо.

Затем она поворачивается и предлагает мне руку, чтобы сопроводить меня обратно.

Химена высокая, крепкая и сильная. Мы идем вместе, рука об руку, и я прислоняюсь головой к ее плечу, находя покой в ее уверенности.

Чуть позже, когда я убеждаюсь, что Химена заснула, я выбираюсь на балкон и закапываю мертвые Божественные камни в корнях пальмы.

Несколько дней спустя я и Химена снова избегаем обеденного зала, предпочитая обедать в кухне. Сегодня подали дичь под пикантным смородиновым соусом. Главный повар измотан больше обычного, он вряд ли меня узнает, трудясь над несколькими порциями полло-пибил. Я удовлетворенно жую, наблюдая за тем, как он приправляет куриную грудку чесноком и тмином, сбрызгивает подбродившим апельсиновым соком и заворачивает в банановые листья.

— У нас сегодня гости? — спрашиваю я с набитым ртом.

Повар подскакивает.

— Это любимое блюдо короля. Он специально попросил его на ужин.

Я проглатываю непрожеванную пищу и вздрагиваю от вставшего комка в груди.

— Вы хотите сказать, он возвращается?

Он закапывает в уголь куски мяса.

— Вернулся накануне.

Оленина превращается в камень у меня в желудке. Алехандро вернулся. И даже не сказал мне.

Я тащу свою нянюшку обратно в комнаты, чтобы привести себя в порядок и надеть новую юбку. Химена сделала так, чтобы ткань не прилипала к ногам мокрой простыней, а словно бы парила вокруг них. Еще я хочу причесаться и, может быть, немного подкрасить губы.

Когда мы входим, Косме стоит на балконе. Она выбивает деревянной дубинкой коврик из овчины, перекинутый через парапет. Она не поворачивает головы при нашем появлении, но кричит:

— Его величество заходил в ваше отсутствие!

— Правда? — Я не хочу доставлять ей удовольствие проявлением интереса.

— Он хотел, чтобы вы присутствовали сегодня на приеме в честь принца.

Я не слыхала ни о каком приеме.

Это очень странно. Я никогда не была любителем пиров и балов, даже ежегодного Торжества Освобождения. Но меня все равно раздражает, что я ничего не знала о готовящемся празднике. Я чувствую себя одинокой и чужой. Отчасти я и сама виновата в неопределенности моего статуса здесь, я знаю. Возможно, все было бы немного иначе, обедай я с придворными или прояви я какой-то интерес к делам во дворце.

Косме отодвигает пальму в горшке, чтобы освободить место для встряхивания коврика. Я вздрагиваю при мысли о Божественных камнях, спрятанных в мягкой земле.

— Где будет проходить прием? — спрашиваю я, чтобы отвлечь ее от пальмы.

— Король сказал, будет парадное шествие в Зале приемов. Вы будете стоять на помосте вместе с Советом Пяти. Я покажу вам, куда идти.

Стоять на помосте — значит быть ужасно заметной.