— Это из-за Божественного камня?

Я киваю.

— Кто-то приближается? — спрашивает Белен.

— Я… я не знаю. Вряд ли. Просто становится холоднее. По мере того как мы приближаемся.

Косме закрывает глаза и трет переносицу.

— Так. Что, если она не может приблизиться к армии?

Остальные смотрят на меня с тревогой. Даже сквозь мою ледяную лихорадку я могу прочесть мысль, которая крутится у них в головах. Что, если мы протащили ее весь этот путь впустую?

— Огонь почти готов, — говорит Умберто. — Еще секунду.

Мы зашли так далеко. Меня наполняет ужасом мысль о возвращении в деревню без результата. А сейчас мои товарищи рискуют быть обнаруженными, только чтобы согреть меня.

Я кладу пальцы на Божественный камень. Его холод просачивается сквозь одежду. «Господи, — молюсь я мысленно. — Что я должна делать?» Как всегда, камень отзывается вибрирующим покоем. Мой живот начинает согреваться.

— Умберто! — шикаю я. — Погаси огонь!

Я закрываю глаза и улыбаюсь. «Спасибо, Господи. Если я должна молиться всю ночь и весь следующий день, я это сделаю». Тепло расползается по телу, от спины к рукам. Я слышу хруст ломающихся веток, это Умберто затаптывает костер.

Я смотрю на них, чувствуя себя расслабленно и растерянно.

— Я должна молиться, — объясняю я им. — Пусть каждый из вас будит меня, заступая на дежурство, чтобы я могла согреться.

Умберто снова кладет ладонь на мою щеку, словно только затем, чтобы проверить температуру.

— Этот Божественный камень — странная вещь, — говорит он, и я вижу облегчение на его лице. Обращенные на меня взгляды остальных — смесь благоговения и тревоги.

После того, как мы расстилаем наши спальники, Белен удивляет нас, доставая из рюкзака буханку хлеба.

— Я его берег, — говорит он. — Для нашей последней ночи перед тем, как дойдем до армии. Наверное, он уже совсем высох.

Умберто хлопает его по спине.

— Ты хороший парень, Белен.

Я произношу вслух молитву перед трапезой и продолжаю мысленно молиться, пока мы едим. Хлеб действительно сухой и смятый, но в нем много инжира и орехов. Я засыпаю, прося Бога об отваге и ловкости, и благодарю его за то, что он вновь послал мне возможность ощутить удовлетворение и сытость.

Мы снова спим допоздна. Когда мы собираем наши спальники, я отвожу Косме в сторону.

— Если я не смогу вернуться, а вы сможете — обещаешь не бросать наш план?

Секунду она рассматривает мое лицо, потом кивает.

— Обещаю. Мальфицио оживет.

— Спасибо.

— Ты думаешь, что идешь на смерть.

— Я не знаю. — Я пожимаю плечами. — «Откровение» не проясняет этот вопрос. И Носители часто погибали.

— Тогда почему ты согласилась пойти?

По очень многим причинам. Потому что мне надоело быть бесполезной. Потому что я решила, что лучше умереть, если это нужно для завершения Служения. Потому что Алодия, или Химена, или лорд Гектор не колебались бы на моем месте. Потому что пора повзрослеть.

— Это воля Господа, — говорю я ей. Лицемерный и слабый ответ, потому что когда доходит до Божьей воли, я становлюсь ягненком, потерявшимся в ежевике. Но озвучить реальные причины слишком трудно.

Умберто, приближаясь к нам, забрасывает рюкзак на одно плечо.

— Сегодня мы должны добраться до пещеры, — говорит он. — Хакиан отправится вперед, проверит, не обнаружили ли ее. Если что, у меня есть на примете еще одно место, хоть не такое удобное.

Он поворачивается к востоку, и, когда мы следуем за ним, холод пробирается по моим ногам. Я молюсь быстро и страстно до тех пор, пока мускулы не расслабляются, а ходьба не становится естественным движением. Я делаю как раз то, что советовал отец Алентин, я должна молиться вопреки сомнениям. Я болтаю с Господом без остановки, говорю ему о своих страхах, о том, как болят мои ступни, даже о ящерицах, снующих у меня под ногами, и о ястребах, кричащих в небе. Интересно, смешит ли его моя бездумная трескотня, а может, он вообще не обращает внимания. В любом случае, Божественный камень греет меня, пока я продолжаю.

Передвигаться с осторожностью, ведя одностороннюю беседу, — не самое простое дело, особенно для меня. Моя голова и так достаточно занята тем, что день ускользает. Меня удивляет внезапное явление Хакиана, на его лице хитрая ухмылка.

— Пещера чиста, — объявляет он. — Вход преотлично зарос.

Умберто заметно расслабляется. Я и не замечала, что он так напряжен. Он ведет нас по сухому руслу. Оно узкое, пыльное и заросло колючками, так что весть о том, что мы должны ждать тут до вечера, огорчает меня. Умберто улыбается, видя мою гримасу, и говорит:

— И опасайся гадюк!

Я гляжу на него, потом прислоняюсь к неровной стене и закрываю глаза. Я говорю Богу, что мечтаю искупаться в бассейне в нашей деревне и потом пообедать сочным ягненком и приготовленной на пару морковью.

Нам не приходится долго ждать, потому что солнце в холмах исчезает раньше, чем на равнине. Необходимость идти тихо как никогда велика, но в красноватых сумерках я не могу хорошо разглядеть, куда мне надо наступать. Каждый щелчок из-под моих ботинок рождает громкое эхо, оповещающее о моем движении. Моя отчаянная молитва перестает быть молчаливой, и я шепчу, пока мы крадемся к пещере. Удивительно, но никто не шикает на меня.

Ночь наступает, когда мы продираемся через кусты ежевики, вокруг валунов, поднимаясь все выше и выше. Наконец тенистый можжевельник расступается и обнажает темноту более глубокую, проколотую звездами и смазанную с нижнего края огнями армии Инвьернов. Хакиан манит нас вперед, к краю большого утеса, и мы смотрим вниз, в огромную долину. Пятна лагерных костров, словно свечи на бархатной скатерти, усеивают холмистое пространство, развернувшееся настолько далеко к северу и югу, насколько я могу разглядеть, и к западу, на склоны Сьерра Сангре.

— Господи… — шепчу я.

Хакиан ведет нас по кромке узкой оленьей тропой. Мы крадемся бочком, крепко вжимаясь спиной в стену утеса. В темноте это самая опасная часть нашего путешествия. Но я едва обращаю внимание на это. Все, о чем я могу думать, это размер армии Инвьернов и странная маниакальная вера, заставившая моих компаньонов привести кого-то вроде меня через континент, чтобы спасти их от такой армады. Впереди я слышу шорох, это Хакиан раздвигает ветви, чтобы обнажить вход в пещеру: маленький кусок тьмы, еще более темной, чем ночь вокруг нас. Один за другим мы проскальзываем внутрь. Тотчас же воздух охлаждает и увлажняет мою кожу. Я чувствую, как чья-то рука берет меня за руку — это Умберто.

— Ступай осторожно, Элиза, — шепчет он, ведя меня вперед, потом за поворот. Я ничего не вижу, но следую за ним без вопросов, мой разум в тумане, потому что ледяные лианы протянулись из живота вокруг моего тела. Я прервала молитву.

Гулкий удар огнива о кремень раздается почти мгновенно, вспышка ослепляет меня и слепит еще долго, даже когда ослабевает до огонька свечи. Косме поднимает свечу над головой, освещая высокий потолок со сталактитами.

— Давно я тут не была, — говорит она мягко.

— Мы любили тут играть, когда были маленькие, — объясняет Умберто мне на ухо. — Весной через ту пещеру льется небольшой поток, в нем здорово плескаться.

— А свеча — это не опасно? — спрашиваю я.

— Нет. В следующей пещере можно даже костер разжечь.

Пещера, о которой он говорит, представляет собой небольшое круглое помещение с мягким песком на полу. Но что более важно — вход в нее маскирует огромный столб известняка, выступающий из земли. Вся система пещер в результате весенних паводков засыпана сухими ветками, так что у нас нет проблем с тем, чтобы найти хворост для костра. Мы раскладываем спальники и вскоре уже потягиваем чай из сосновых иголок.

Белен первым дежурит у входа в пещеру, со стороны скалы. Я молюсь и согреваюсь, прежде чем заснуть.

Утро приносит тусклый свет. Как и в купальных пещерах позади нашей спрятанной деревни, солнце находит дорогу даже к глубинам земли. Я оказываюсь одна в известняковой пещере. После молитвы, приносящей тепло моим окоченевшим конечностям, я достаю из рюкзака перо, чернила и шкуру. Я хочу справиться со своей задачей.