Это было рабство.
Наконец, он присел перед Гефестионом на корточки, развернул упиравшегося друга к себе: «Посмотри мне в глаза…» Гефестион отворачивался. Александр положил руки ему на колени и замер, с болью глядя на него:
— Ты не хочешь, чтобы я с ним спал… Я не буду… Я не буду…
— Мне так стыдно, — еле слышно выдавил из себя Гефестион, его душил спазм, и он едва владел собой. Радости победы, облегчения не было, лишь стыд за себя, за свое безумие, ревность и истерику. Александр кивал, в глазах его смешалась горечь, жалость и скепсис.
— Тихо-тихо-тихо, ничего не произошло, — стал успокаивать его Александр, сел рядом, обнял. — Ты напрасно расстроился, Гефестион.
— Извини, мне так противно…
— Ничего не произошло. Я сам виноват. — Александр говорил как будто спокойно, но в глазах его застыли смятение и боль.
— Мне так стыдно…
— Все хорошо…
Они говорили одновременно, прижимались друг к другу горячими головами.
Таис, залитую слезами, безумно притягивала и одновременно отталкивала эта сцена чужого примирения и чужой любви. И это Александр? Она узнавала и не узнавала его. Ей было сладко видеть его в любви и жутко оттого, что эта любовь направлена не на нее. А ведь еще полчаса назад… Вот уж действительно — две разные жизни. Что она здесь делает, и по какому праву?
Она, не дыша, как тень, поднялась и вышла из комнаты. В коридоре, в углу, увидела Багоя — виновника всех этих страстей, который, ни о чем не подозревая, прилежно чистил сапоги Александра. Заметив Таис, юноша проворно вскочил и поклонился. Бархатные глаза Гефестиона улыбались ей радостно, обезоруживая своей открытостью и миролюбием. Он как бы говорил своим взглядом: «Я люблю вас, люди, я желаю вам добра, не обижайте и вы меня».
Не видя дороги, сломленная волнением и усталостью, Таис вышла из шатра. Беспокойство, трудная дорога, бессонная ночь, нервное напряжение последних дней и драматическая развязка совсем обессилили ее. Кто прав, кто виноват — все это осталось неясно, и не было сил размышлять об этом…
— Таис, о, Зевс, Таис!!! Как ты тут очутилась? — Она нос к носу столкнулась с Леонидом. У нее не было сил ответить, даже улыбнуться или как-то мало-мальски подобающе отреагировать. Леонид тряс ее за плечи и с беспокойством заглядывал в глаза. — Таис, тебе нужна помошь? Ты в порядке?
— Да… Нет… Да, мне нужна помощь, — уточнила она, — и нет, я не в порядке. Я с дороги, голодная и смертельно усталая.
Леонид обнял ее, подняв свое счастливое лицо к облачному небу. И Таис припала к нему доверчиво, как, наверное, младенцы прижимаются к надежной материнской груди, зная, что сейчас все станет хорошо. Так она прижималась вообще-то только к Александру, он был ее матерью. Но сейчас у него другой испуганный младенец на груди. Таис устало закрыла глаза, — только не думать ни о чем, — вдохнула чужой, не Александра, запах. Делать нечего.
— Пойдем ко мне, ты едва держишься на ногах. Но что ты здесь делаешь? Кто тебе сделал пропуск? — Леонид все еще нежно прижимал ее к себе, не отпускал. Нет, еще не сейчас…
— Гефестион. Было одно дело, теперь все разрешено… (разрешено ли?) — она отвечала только необходимое. — Тебя мне послало провидение. — Таис уперлась в его грудь руками и оторвала себя от нее. — Я верхом всю ночь и даже не помню, где оставила свою лошадь.
— Не беспокойся ни о чем. Я все сделаю. Сейчас поешь, отдохнешь. — Они пошли к его шатру.
— Только спать, спать. Все остальное — потом.
Таис, не раздеваясь, легла на его походную кровать и провалилась в забытье, как под лед. В момент засыпания, как перед удушьем, пронесся рой мыслей, беспокойных и пугающих, но усталость перекрыла все и прервала их поток. Она проспала три часа, не меняя позы. Леонид же, посланный провидением, не мог охватить произошедшего и поверить своему счастью Вдруг, так просто и негаданно встретил наяву женщину, о которой мечтал в грезах и снах. Неужели может иногда сжалиться судьба и послать не осуществление твоих надежд, нет, надеждам не было места, он это знал, но осуществление мольбы о чуде!
Он сам тихо приготовил все к ее пробуждению: воду, еду. Он любовался ее сном и одновременно жаждал ее пробуждения. Так молодая мать, скучая, нетерпеливо ждет, когда ее малыш потянется смешно и трогательно и раскроет любимые глазки. Нехорошо, непозволительно подсматривать над спящим, если только ты сам не лежишь рядом, сон — это такое личное, интимное, почти святое действо, но как же трудно оторвать от нее глаза.
Леонид вышел на улицу. Вчера прошел дождь, сбил жару и сегодняшний день был бессолнечным, приятным. Наконец Таис тихо позвала из глубины шатра: «Леонид». У него сжалось и затрепетало сердце.
— Я тебя сильно побеспокоила? — Она лежала в той же позе свернувшейся кошки, в какой заснула. — Я вся вспотела. Ну и день — такой длинный-длинный.
Леонид только улыбался. Таис села, плавно и медленно, утерла пот вокруг рта, с затылка, заколола растрепавшиеся волосы.
— Можешь прислать мне рабыню, помочь помыться? — Голос ее слегка охрип ото сна, а мысль еще не совсем проснулась.
— Какая рабыня! Мы на марше. Здесь один конюх на десятерых. У меня есть личный ординарец только потому, что я большой начальник.
Таис потянулась сладко и вяло:
— Ну и денек…
— Я полью тебе, не откажи в удовольствии.
…Она стояла в тазу — невероятное зрелище — в его шатре, и струи воды стекали по ее изумительному телу.
— Волосы тоже. — Она закрыла глаза и подняла подбородок.
Таис постирала свое платье, развесила его на канатах, натягивающих шатер, чем привлекла любопытное внимание, граничащее с белой завистью, обитателей лагеря. Остаток дня проходила в хитоне с чужого, Леонидова, плеча, проймы рукавов которого доходили ей чуть не до талии. Она вполуха слушала, что ей говорил Леонид о приглашении на ужин к Гефестиону.
— Кого пригласили, — уточнила она, — тебя, меня?
— Нас, — ответил Леонид, удивившись этому слову.
Таис же подумала, что только она одна знает, что будет отмечаться примирение после разлада на почве ревности. Ревность… Это ее удел, удел Гефестиона, но не Александра. Он выше этого. Таис усмехнулась.
На вопрос сотрапезников, как она провела день, Таис честно ответила: «В постели Леонида». Мужчины долго не могли успокоиться со своими комментариями, еще бы — мужчины на марше.
— Надеюсь не стеснить его и этой ночью, — добавила Таис.
— Стесни лучше меня! — крикнул Черный Клит, а другие тут же поддержали: «Меня, меня!»
Таис кокетничала: умно, спокойно, не переигрывая, не теряя чувства достоинства и превосходства — неотразимо. Александр улыбался издалека. Он не ревновал.
Гефестион был, как всегда, внимателен и ласков со своими гостями. Обходил их, приветливо разговаривал, предлагал угощения, заглядывая им в глаза своим характерным взглядом олененка. Подошел и к Таис, подсел сзади, обнял ее, прижался горячей щекой. Таис сразу уловила неуловимый для остальных запах фиалок.
— Ты не обижаешься за беспокойство?
— Ну что ты, дорогой. Я бесконечно благодарна.
Они поняли друг друга, усмехнулись и обнялись крепко-прекрепко, как родные, какими и были на самом деле.
Филота посетовал, что нет персидских танцовщиц, и его тут же поддержали многие, кто нашел явное удовольствие в их соблазняющих откровенных танцах.
— Нет у персов ничего, способного сравниться с эллинским, а вот в танцах их женщины сильны.
Таис сочла это за личное оскорбление и мельком взглянула на Александра, одетого во что-то полуэллинское-полумидийское. Этот великий лицедей, этот волшебник ее жизни… в общем, он улыбался улыбкой непроницаемой и сводящей ее с ума.
— Извини, Филота, что не могу с тобой согласиться. Неужели ты не видишь никакого искусства в эллинских танцах: ведь они такие разнообразные и сложные?
— Иногда слишком сложные. А мужчине надо, чтобы все было понятно, — перебил ее Филота. — Ты критикуешь персидских танцовщиц потому, что сама так не умеешь.
