Таис быстро и органично вписалась в их мужскую компанию, чему способствовали ее веселый нрав, сердечность, удивительное чувство такта, и… рука Александра. Она была незаменима на всех симпосионах, за исключением явных мальчишников, куда порядочных женщин не приглашали. Она сразу начала помогать Александру в делах, так что не только общие развлечения и интересы связывали их. Таис боялась мышей, но не боялась крови и оказалась отличной медсестрой. Она ухаживала за Александром и за заболевшими или ранеными друзьями. Картина того, что она как-то все время рядом с царем, стала привычной и естественной. Он был добр, доверителен с ней всегда, но никто не сделал из этого вывода, что между ними существует тайная близость. Да и зачем предполагать нечто тайное, если его явные подруги были хорошо известны?

Вечером того дня, когда Неарх прозрел, ужинали у государя. Когда в зале появилась Геро, к ней навстречу встал не только Неарх, но и Александр. Царь подошел к ней и крепко поцеловал в рот, который она так долго держала на замке.

— Снимаю с тебя обет молчания, — пояснил он удивленной Геро и выразительно посмотрел на Неарха, как бы передавая этот обет ему. Парменион, наблюдавший эту сцену, наклонился через стол к Таис и спросил:

— Что это, день рождения у спартанки?

— Нет, видимо, угодила чем-то царю, — ответила Таис, которая еще сама ничего не знала.

— Она хорошая девочка, хоть и спартанка, — проворчал Парменион, который терпеть не мог рыжую Антигону, подругу своего сына.

Настал день, когда в воздухе опьяняюще повеяло весной, и зацвела степь! Зрелище, столь недолгое, сколь прекрасное, преобразило мир. Унылый серо-желтый цвет высохшей травы и потрескавшейся земли сменился сочной зеленью разнотравья и алым буйством маков. Какая красота! Прав Фалес Милетский — мир пронизан божественным.

Весна! Весна! Весна! И все рады ей: дикие верблюды с облезлой шерстью, ящерицы с тупой, похожей на лягушачью, мордочкой, ушастые ежики, охотящиеся на них. В травах бурлила своя жизнь: букашки, мышки, птицы воевали друг с другом за место под солнцем. А как великолепны серые журавли в своем любовном танце. Оранжевыми глазами они косятся на своих избранниц, прыгая и порхая в воздухе, привлекая их внимание к своим весенним чувствам.

Таис и Александр тихо лежали в траве и издалека наблюдали за толстым тушканчиком. Его кусали мошки и этим совершенно отвлекли его внимание от парящего над ним орла, который ждал подходящего момента, чтобы камнем кинуться на свою жертву. Таис раздосадованно вздохнула и взглянула на Александра. Он смотрел вдаль, на воздух, дрожащий над ковылем. Таис вздохнула еще раз: Александр смотрит вдаль. Значит, все, прощай покойная семейная жизнь.

Не хо-чу!!! Остановись, время! Пусть все останется так, как есть.

— Почему в жизни все проходит, — со стоном выдавила из себя Таис.

— Но ведь это же хорошо, — медленно отозвался Александр, она оторвала его от мыслей. — Это же здорово, — прибавил он с большим энтузиазмом. — Всегда можно попробовать что-то новое. Каждый новый день может принести неожиданное. И все в твоих руках. Жизнь начинается каждый день. Это же здорово. Жизнь означает вечное движение. Покой, праздность — это же скука, смерть.

— Я не о скуке, я о постоянстве, стабильности. — Таис слабо попыталась оправдаться.

— Но ведь я люблю тебя постоянно, я же всегда с тобой, стабильней некуда, клянусь Зевсом! — Александр повысил голос от раздражения.

Таис заплакала. Дико все это было. Такой день, всюду жизнь и радость, веселое солнце, безоблачное небо, а под ним молодая и прекрасная женщина обливается слезами от невозможности удержать это мгновение, остановить колесо времени, превратить миг в вечность.

— Девочка моя! — Александр смягчился. — Смирись, не сопротивляйся. Все правильно, все так, как должно быть. Слушайся меня. Тебе здесь было хорошо? Ты наслаждалась этим временем? А если бы мы остались в Египте, то ты бы не узнала этого всего и не была бы счастлива здесь.

— Наверное, ты прав, как всегда. Я понимаю это головой, рассудком, но только им. Я не знаю, что это вдруг со мной.

— Да это не вдруг, это всегда с тобой, если ты к чему-то привыкаешь.

Таис задумалась на мгновение. Действительно, он прав. Он знает ее лучше, чем она сама.

— Нехорошо привязываться. Это лишает свободы, держит, рвет сердце, а надо всегда оставаться свободным.

— Да, все свое ношу с собой, — как в полусне пробормотала Таис.

— Посмотри, детка, на этот прозрачный воздух, на этот волнующийся ковыль и возрадуйся жизни.

Итак, все было решено. Александр отдал приказ через пару дней сниматься с места. И только Таис это естественное решение казалось неожиданностью, громом среди ясного неба. Ища виноватого, она возненавидела Персеполь, шикарный город-дворец. Он с самого начала казался Таис театральной декорацией, и не только потому, что был выстроен на платформе, как на подмостках. Все в нем выглядело ненастоящим, иллюзорным, все. Такой же иллюзией оказалась и ее попытка свить семейное гнездышко, сделать из льва-Александра домашнего кота. Смешно и глупо, но как грустно!

Таис долго собиралась на последний пир, тщетно пыталась успокоить нервы. Долго меняла платья, швыряла их одно за другим на свое — их с Александром — ложе. Уже заходила Геро, уже Птолемей дважды присылал поторопить. Наконец, надела старинное, еще афинское платье, давно вышедшее из моды. Хотя, какое это имеет значение здесь, в Азии, за тысячи стадий от аттической моды… Белое, длинное, все в величественных складках, как у жриц. Долго сидела перед зеркалом, смотрела в свои застывшие, немигающие глаза. «Душа моя, что с тобой? Что теперь?» Заколола волосы высоко, перехватив тремя обручами, распустив по плечам и спине подобно черному траурному покрывалу. Глаза блестели то ли от внутреннего огня, то ли от сдерживаемых слез.

Она медленно шла через цветущий сад к дворцу, из которого доносились музыка и гомон пирующих людей. Красивое, обложенное цветными изразцами, украшенное барельефами и скульптурами здание «кричало» роскошью и чужеродством. По стенам тянулись вереницы львов, загрызающих антилоп, ряды воинов в длинных одеждах и высоких шапках; изображения венчал символ Ахура-Мазды — солнечный диск с орлиными крыльями. В темноте ночи, в мерцающем свете факелов этот чужой мир казался особенно враждебным и отталкивающим. Встречные люди узнавали Таис, приветствовали, а она молча проходила мимо, порождая удивленные взгляды.

Птолемей давно ждал и, завидя ее в дверях, поспешил навстречу: «Первый раз вижу, чтобы ты опаздывала». Она не увидела, а всей кожей почувствовала, что изрядно выпившие люди радостно возбуждены, но не выпитым, нет. Они возбуждены продолжением похода. Они рады идти за Александром, за своим обожаемым вождем и царем, в глубь Персии, захватывать новые земли, добывать богатство и славу. Странно, хотя Таис обожала Александра никак не меньше других, она не разделяла их радостного настроя. Она залпом выпила неразбавленное вино.

— Первый раз вижу, чтобы ты пила… — воскликнул Птолемей.

Александр, в венке, обернутый химатионом, возлежал с неизменной Барсиной. Афина! Почему?! Разговаривал с персом Тиридатесом, казначеем персепольской сокровищницы, с правителем Пасаргад Гобаресом. Стоят, наклонившись к нему, льстят, наверное, безбожно, на то они и персы. Александр принадлежит всем, даже персам, но только не ей. Как глупо было думать иначе, обманывать себя. Иллюзия семейного счастья расстаяла, как облако. Семейная жизнь… Игра, вранье, обман чувств, как все в этом иллюзорном, театральном городе. Вот совсем рядом, в соседнем дворце жила она, и Александр приходил к ней четыре прекрасных месяца, чтобы играть в семейную жизнь, в тайную увлекательную игру, он же такой игрок. Но всему приходит конец! Она осушила еще бокал, проглотив слезы с вином. Птолемей и Леонид, не сговариваясь, переглянулись.

— Я хочу сказать… — Таис как будто со стороны услышала свой голос.