Дети, по которым Таис невероятно соскучилась, страшно изменились и повзрослели за месяц. Они так же не узнавали ее, как она их. Видимо, и Таис изменилась. Это была шутка, но Птолемей ее неожиданно подтвердил:

— Ты изумительно выглядишь, ты — как… в Афинах. Такая же загорелая, веселая, юная — невероятно! — Он обнял ее и расцеловал, воспользовавшись тем, что она держала на руках Лага. Птолемей любил осознавать, что Таис — мать его детей, и любил видеть ее, занятой сыновьями. — Могу себе представить, как тебе было хорошо на море.

— Не можешь, — вырвалось у Таис, и она виновато взглянула на Птолемея.

Но он улыбался, и она улыбнулась ему в ответ. Вот это да!

— Значит, еще лучше, чем я могу себе представить? Замечательно!

— Первые дни вода была прохладной, — смягчилась она, но все же высвободилась из его объятий.

Почему она решила, что Птолемей не в состоянии знать, что такое счастье. От того, что он сдержан и малоэмоционален? Значит, не способен на сильные глубокие чувства? Или потому, что ему посчастливилось испытать в жизни несколько минут счастья, а несчастье — каждую минуту?

— Как вы поживали? — спросила Таис.

— Все надеялись передохнуть, пока нет царя, да Гефестион не дал, замучил нас своим рвением. Так что слава богам, что Александр вернулся, — Птолемей посмеивался и имел вполне счастливый вид, что не переставало удивлять Таис.

Птолемей устроил новую ванну с душем для Таис, удобную в транспортировке, что было немаловажно, ибо их жизнь на две трети проходила в пути. Купил ей гирканского степного коня, которого давно подыскивал. Этих небольших коней намазывали солью, обвязывали свежими бараньими шкурами и так выезжали долгое время. В этом якобы заключался секрет их поразительной выносливости и неприхотливости.

Геро, остававшаяся за хозяйку, в отличие от Таис, детей и Птолемея, не изменилась нисколько. Была такой же неунывающей, умной и красивой. Спартанки по праву считались самыми красивыми из эллинок. Какое чудо иметь такую подругу! «Эта прекрасная женщина заключает в себе целый неповторимый, интереснейший мир», — думала Таис каждый раз с удовольствием и удивлением. Геро тоже приготовила подарок к приезду Таис — красную ткань с вытканными разноцветными розами. Спартанке ткань так понравилась, что она купила ее на свой страх и риск, зная, что Таис неохотно носит красное. (Кто не без странностей?) Был приветственный подарок и от Гефестиона — сладкий щербет, орешки в меде. А также от Кратера — изящная двусторонняя масляная лампа в виде египетской солнечной ладьи взамен той, что он по неосторожности разбил в ее доме. От Евмена ее дожидалась корзина со свежими фруктами.

Все эти знаки внимания были ей приятны, но не могли заглушить грусть о том, что ее прекрасные каникулы с Александром закончились. Ей не хватало Александра. Она разбаловалась его постоянным присутствием, возможностью каждую минуту быть с ним наяву, а не только в воображении. Одного осознания, что он рядом, что у него все в порядке, катастрофически не хватало. Ей хотелось быть с ним, как тогда на берегу — между небом и землей, — только они, и больше никого на всем белом свете. Ах, как глупо, как грустно, как больно…

Александр заскочил к ней почти в полдень и удивился, что она еще не встала. Зайдя в ее спальню, он очутился в мире полумрака и сна. А на улице, залитой солнцем и шумом дня, уже давно бурлила жизнь. Таис спала, укрытая до носа покрывалом. На столе в ряд стояли четыре букета полевых цветов — от немного завявших до свежих. Таис не возвращалась с прогулки без цветов. Синие колокольчики, крохотные розовые и огромные желтые ромашки вперемешку со стебельками-колосками травы. Четыре букета. Они не виделись четыре дня. На тарелке — недоеденные черешни, косточки и хвостики. На массивном табурете — неубранный таз со вчерашней водой, в которой сиротливо плавала губка-мочалка. На столике перед зеркалом — ее заколки, ленты, расчески…

Он сел к ней на кровать. На ее любимом спящем лице не было безмятежности и покоя. Браслеты, которые она постоянно носила, сдвинулись и обнажили шрам на запястье. Она так страдала от одиночества и нелюбви, что хотела уйти из жизни. Этот же шрам Александр носил в своем сердце. Это был его позор и его наказание. Он наклонился и прижался к нему губами. Ее полусжатые пальцы дрогнули и слабо погладили его лицо.

— Не пугайся, это я, — тихо сказал Александр и поцеловал ее ладонь.

Она застонала, изменила позу, медленно, с трудом, раскрыла глаза. По ним царь понял, что Таис плакала если не четыре дня подряд, то уж точно всю последнюю ночь. У него заныл шрам на сердце — твоя вина, милый мой.

— Ты в порядке? — спросил он старательно спокойным голосом.

— Не смотри на меня, я наверняка ужасно выгляжу… — сказала она, поняв его взгляд, натянула простыню на голову и отвернулась от него всем телом.

Он лег на освободившееся место, обнял ее, прижался лицом к ее черным волосам и замолчал надолго.

— Я знаю сама, как это глупо, — наконец сказала Таис, хотя Александр ее ни в чем не обвинял.

— Я знаю силу и власть иррационального над людьми.

— Ты ни в чем не виноват…

— Да, я знаю, никто ни в чем не виноват.

Опять наступила пауза.

— Чем ты занимался? — спросила она, чтобы сменить тему.

— В основном — делом и в основном — с Евменом…

— О-о-о… Значит, тебе уже пришлось столкнуться с иррациональным в Гефестионе, — усмехнулась Таис.

— Да, было немножко. — И продолжил бодро: — Деньги считали. Я хочу рассчитать и отправить ветеранов в Македонию, поблагодарив их за верную службу так, чтобы благодарности хватило до конца их дней. А это много. К тому же постройка флота съест огромные средства — лес из Финикии доставлять сюда, оплачивать армию строителей, нанимать корабельщиков, матросов — работы как минимум на год. Вот считали, сколько драгоценного металла надо перечеканить в звонкую монету и пустить в оборот без ущерба для дела, чтоб не обесценить деньги.

— Грандиозные дела.

— Да, это начало такого грандиозного дела, что все мои предыдущие грандиозные дела померкнут вмиг, как меркнет красота всех красавиц в мире, стоит появиться тебе рядом…

— Да, особенно с таким лицом, как сейчас.

Таис решительно встала и пошла умываться и приводить себя в порядок. Александр проводил ее глазами, устроился поудобней на ее подушках и наблюдал картину ее «утреннего» туалета задумчиво и серьезно.

— И много будет ветеранов? — спросила Таис.

— Много… тысяч десять.

— О! Ты совсем останешься без своих македонцев.

— Что делать? Люди устали, лишились здоровья и сил и заслужили провести последнюю треть своей жизни в довольстве и почете. Я думаю, бессовестно с моей стороны было бы гнать их в новый поход. Пусть возвращаются на родину к семьям.

— Конечно, я совершенно с тобой согласна. Они наверняка рады будут… ой…

Таис наклонилась за оброненной расческой, и волна волос, как черное покрывало, укрыла ее обнаженную спину. Подняв лицо, она встретилась со взглядом Александра и уже не смогла оторваться. Ее опухшие глаза смотрели с болью и покорностью, его — с обреченностью и сожалением. Было так тихо, что в ушах начало звенеть. Постепенно в этом звоне стали улавливаться как будто звуки музыки — печальные, безысходные. Вот тебе и власть иррационального. И вот под действием этой власти Таис невесомо поднялась и невесомо опустилась в его объятия — единственное, что держало ее на земле крепко и надежно.

Бунт в Описе. Июль 324 г. до н. э.

Таис, да и не она одна, сильно ошиблась, посчитав, что ветераны придут в восторг от возможности вернуться на родину. Все получилось иначе, вопреки всякой логике, иррационально, так сказать, и вылилось в один из неприятнейших эпизодов в отношениях Александра и его армии.