Тарелки в ресторане — настоящее загляденье, они вполне достойны обложки глянцевых журналов. Во французских ресторанах такое увидишь нечасто, и уже за одно это «кухонная галерея» заслуживает бурных аплодисментов. Тефтели из зайчатины и фуа-гра нареканий не вызывают, но при этом ничего выдающегося в них нет. К ним подается рассыпчатое фруктовое приперченное пюре, в котором тоже нет ничего особенного. Свекольное пюре зажато между двух ломтиков свеклы и украшено рожковидными вороночниками[15]. Пенистый соус в записной книжке я называю «невразумительным», потому что его вкус совершенно не способен произвести сильное впечатление. Впрочем, уже хорошо, что у этого соуса вообще есть вкус и он не успел выветриться, пока мне несли тарелку (насколько могу судить, приготовлен соус на основе бульона из зайчатины). Закуски в ресторане стоят от тринадцати до четырнадцати евро, а стоимость основных блюд в основном варьируется от двадцати трех до тридцати.

На выходе я советую очень молодым ребятам, обслуживающим зал, отправить поваров в Лондон — попробовать, как готовят в «Наме», ресторане Дэвида Томпсона. Пусть посмотрят, как работает этот человек, уехавший в молодости из Сиднея и ставший одним из лучших поваров тайской кухни в мире. Вот уже пятнадцать лет его варианты прославленных блюд и оригинальность в использовании классических тайских ингредиентов (которые в последнее время стали широко использоваться во многих других национальных кухнях) остаются непревзойденными. Один из пареньков недоуменно на меня смотрит:

— Дэвид ки[16]? — переспрашивает он меня.

За окном воскресное утро, ну а меня ждет трапеза в семейном кругу — я иду в гости к шурину и его жене. Впереди у меня настоящий французский воскресный обед, совершенно непритязательный или, наоборот, роскошный — в зависимости от того, кто на него приглашен и приурочен ли обед к какому-нибудь празднеству. Однако можно быть совершенно уверенным, что вас накормят вкусно и сытно. На обеде будут присутствовать только Жозиан, Жан-Пьер и я. Ни сын, ни дочь не смогли прийти.

Шурин с женой живут в восточных предместьях, где-то километрах в семнадцати от центра Парижа. Тогда как перемещаться по городу у вас получается довольно быстро, стоит вам удалиться от центра, и на переезды начинает уходить куда больше времени. До дома шурина добраться непросто — и это несмотря на то, что рядом имеются две станции скоростных поездов.

В принципе попасть в район, где он живет, — элементарно, но потом от станции вам еще надо преодолеть три-четыре километра по узким улочкам, по которым столетия назад грохотали телеги. Для этого надо сесть на бирюзовый автобус марки «Рено», а потом еще пройти от остановки метров пятьсот.

Жан-Пьер и Жозиан переехали сюда в начале семидесятых — в районе как раз не хватало приличной мясной лавки. Жан-Пьер недавно отошел от дел. Он человек состоятельный. Современный дом, в котором живет шурин, располагается среди пышных садов. Над лужайками возвышаются ели, огромное ореховое дерево, а также сливы и яблони. В саду нашлось место и розам, и рододендронам; в просторном гараже стоит новенький BMW.

Я обожаю ходить к ним в гости. Мы много говорим о еде и кулинарии, политике, налогах и о том, куда катится французская гастрономия (последняя тема часто наводит на безрадостные мысли). Мы практически никогда не обсуждаем рестораны, поскольку Жозиан и Жан-Пьер, как и большинство французов, предпочитают есть дома. Иногда они признают, что остались разочарованы. Жозиан готовит грандиозно, не используя при этом никаких полуфабрикатов. Жан-Пьер любит порадовать присутствующих за столом остроумными каламбурами — он настоящий мастер экспромтов. Глаза его весело блестят. Ни одного каламбура я так ни разу и не записал, Жан-Пьер выдает их спонтанно. Они, словно искры, вспыхивают на мгновение и гаснут, а на смену им приходят новые. Жизнь с Жозиан и Жан-Пьером во многом обошлась сурово, но, несмотря на это, они не озлобились и продолжают оставаться обаятельными, щедрыми, скромными и веселыми. Я обожаю находиться в их обществе, и меня немного приводит в уныние тот факт, что сегодня еду к ним отчасти по работе.

Выбираюсь из вагона метро, пересаживаюсь на электричку на Шатле — Ле-Алль, выхожу на Нуазиле-Гран и долго брожу по торговому центру, возведенному над станцией, в поисках нужного выхода на автобусную остановку. Там сажусь на автобус, полный выходцев из Африки. На всю дорогу в воскресный день у меня уходит полтора часа.

Как обычно, меня ждет самый сердечный прием. К столу везу бутылку бордо, обошедшуюся мне чуть дороже, чем оно обычно в среднем стоит. Когда я только приехал во Францию, люди, приглашенные в гости, дарили хозяевам горшочек цветов или фруктовый пирог. Потом в моду вошло приносить с собой бутылочку хорошего вина. В какие-то десять минут (Жозиан и Жан-Пьер тараторят со скоростью пулеметов) мы успеваем обменяться горячими семейными новостями: рассказать о делах, последних событиях и о том, сколько наши дети платят за жилье. (Когда дети живут с родителями, это и отрадно и грустно одновременно.) Мы делимся друг с другом нашими маленькими радостями и горестями (горестей, к счастью, совсем немного). Потом приходим к выводу (как, собственно, и всегда), что мир в равной степени жесток и прекрасен. Если я ничего не путаю, никто никогда не пытался объяснить, почему он так устроен. Мы просто констатируем факт, и все.

Стол уже накрыт. Он застелен скатертью, расшитой желтыми и синими маргаритками. Расставлены белые тарелки с золотистыми ободками. Нас ждут бокалы и столовые приборы с роговыми ручками. Рядом с ними роскошные салфетки в цветочек, подобранные в цвет скатерти, а три стула с подстилками из плетеного камыша только и ждут, когда на них сядут. Жозиан несколько раз подчеркивает, что приготовила самый простецкий обед — на другое у нее просто не хватило сил. Высокая, изящная, привлекательная блондинка — она выглядит как минимум на десять лет моложе своего реального возраста. Жан-Пьер, несколько годков назад переваливший шестидесятилетний рубеж, зачесал назад слегка редеющие волосы. Совсем недавно казалось, что его шевелюра присыпана перцем, а теперь такое впечатление, будто перец все больше сменяет соль. Он крепко сбит, но ниже ростом, чем три из его семерых сестер.

За долгие годы они успели наслушаться моих рассказов об австралийской кухне и ресторанах. У Жозиан и Жан-Пьера воистину ангельское терпение. Я не припомню, чтобы они мне возражали, указывая на преимущество французской кухни. Ни разу не сказали, что я заблуждаюсь, рассуждая о свежести и оригинальности австралийской кулинарной школы. Мы выпиваем бутылку шампанского — ставший уже обычным аперитив во французских семьях среднего достатка. Его пьют, даже когда нечего праздновать. Жан-Пьер изрекает каламбур о «буль» (пузырьках) в «куп» (бокалах под шампанское) и «куп» (кубках победителей) в «буль» (игра, в которую играют с помощью тяжелых металлических шаров и одного маленького деревянного, также известная под названием «петанк»). После этого мы принимаемся за обед.

Жозиан снова повторяет, что обед очень простой, и с этими словами водружает на середину стола блюдо с нарезанными помидорами. Раздается тихий хлопок: Жан-Пьер извлекает пробку из бутылки белого сухого вина. Вино из Луары, откуда он родом. Ломтики помидоров ярко-красного цвета, приправленные соусом из уксуса, масла и соли и посыпанные резаным чесноком и луком, сочатся соком. Вкус великолепный и очень богатый. Жан-Пьер говорит, что в этом году ему очень повезло с помидорами. Те, что я ем, — последние в сезоне. Он собрал их незадолго до моего приезда. Сперва стало прохладно, а потом ударили холода. Очень резко. Этот сорт помидоров называется «Бычье сердце». «Главное, не перепутай: бычье сердце (кёр), а не хвост (кё). Может, мне лучше записать?» — произносит он. Я смеюсь, понимая, что он знает: услышать разницу в произношении двух этих слов мне несложно, пусть даже для многих носителей английского языка она останется незаметной.