Все происходившее — реакция на другую опрометчивую реакцию. Среди главных виновников случившегося можно назвать тогдашнего министра внутренних дел Николя Саркози. При этом сам премьер-министр Доминик де Вильпен и другие высокопоставленные чиновники тоже повели себя нелучшим образом. В конце октября два подростка (Буна Tpaope и Зияд Бенна), спасаясь от преследовавшей их полиции, спрятались в трансформаторную будку, где их и убило током. Все это случилось к северу от Парижа в Клиши-сюр-Буа. Несколько влиятельнейших французских политиков заявили, что подростки сами во всем виноваты. Была озвучена версия, согласно которой непосредственно до гибели подростки вместе с друзьями принимали участие в мелкой краже. Многие из тех, кто высказывал свое мнение о происходящем, в том числе представители левых кругов Франции, отмечали, что беспорядки никогда бы не смогли достичь таких масштабов, если бы за несколько дней до этого месье Саркози не назвал смутьянов из еще одного «трудного» парижского предместья «ракаями». Слово «ракай» можно перевести как «смутьян», «хулиган», «чурбан», «хам», «подстрекатель», «отбросы». Вполне естественно, что молодежь (выходцы из Северной Африки) восприняли его слова как личное незаслуженное оскорбление.

Тут надо сказать о том, где они проживают. Это предместья-гетто, построенные после войны для иммигрантов-рабочих и, начиная с 1962 года, для пье-нуар («черноногих», французов, родившихся в Алжире). В идеале, если есть иммигранты, должны быть и рабочие места. Однако ни одному из правительств, находившихся у власти во Франции, не удалось решить проблему чернокожих иммигрантов и выходцев из арабских стран, получавших право на жительство во Франции на основании воссоединения с семьей. Джереми Хардинг из «Лондон ревью оф букс» приводит статистику 2003 года: шесть тысяч человек получили вид на жительство по рабочему приглашению, восемьдесят тысяч приехали на воссоединение с родными, уже проживавшими во Франции. Вполне естественно, что и им нужна работа. И, добавлю от себя, — уважительное отношение.

В тот момент, когда мне довелось писать эти строки, семьсот пятьдесят предместий по всей Франции считались «взрывоопасными». Каждый третий молодой человек из этих районов не имел работы. Однако общий уровень безработицы в стране составлял тогда чуть ниже десяти процентов. Пожалуй, наибольшее беспокойство в связи с беспорядками внушал рост популярности месье Саркози: он сбавил тон, но жесткость его позиции по решению проблемы иммигрантов встретила горячую поддержку со стороны коренных французов.

Я забираю сдачу. Круассан и булочка с изюмом великолепны. Они пропитаны маслом, а тесто такое, что буквально тает во рту. Я знаю, что в языке эскимосов есть двадцать (или сколько там?) разных слов, обозначающих снег. Жалко, что у нас нет столько же, чтобы описать достоинства теста и мучных изделий. Хрустящая внешняя поверхность круассана песочно-желтая и слоистая. Это все равно что есть разновидность хрустящего, тающего, пропитанного маслом песка. Некоторые ощущения описывать бессмысленно. Вы со мной согласны? Кстати, в булочных есть разные виды круассанов. Обычные и круассаны «о бёр», так сказать, «с маслом» — в процессе их приготовления его используется больше. Я понимаю, отчего меня в Австралии ругают за то, что я намазываю на круассаны масло (а сверху сливовое варенье собственного, домашнего приготовления). Тесто в булочках с изюмом такое же — плотное, сочное, сладкое, с ароматом фруктов. Бывает, его передерживают в духовке и пересушивают, но не сейчас.

Итак, мое приключение еще только начинается. Я принимаю решение не полагаться на удачу. Куда же мы отправимся обедать? Хотите верьте, хотите нет, но есть в Париже нередко очень скучно и даже опасно. Я останавливаю свой выбор на «Шартье», где бывал не раз. И вполне доверяю классической французской кухне, которую там готовят. Скорее всего, чтобы туда попасть, мне придется отстоять очередь. Такое случается нередко. В очереди к вращающейся двери переминаются с ноги на ногу и приезжие, и парижане. За дверьми, внутри, — очередная порция народа, ждущего свободных столиков.

До «Шартье» добраться легко. Он располагается не так далеко от квартиры месье Монтебелло (я пишу эти строки не без зависти), и оттуда до ресторана вполне можно дойти пешком. Мой путь лежит по рю Рише, в которую перетекает Петит-Экюри, а потом сворачиваю на Фобур-Монмартр. До «Шартье» остается пройти всего метров пятьдесят по мощенному булыжником переулку. Сам ресторан располагается на углу знаменитого всем бульвара Монмартр.

Вход в ресторан в глаза не бросается: обычная старая вращающаяся дверь со стеклами, на которых — многочисленные хвалебные отзывы от гурманов и критиков. В самом ресторане главный акцент сделан на двух деталях: во-первых, на простой качественной кухне по низким ценам (поесть в «Шартье» — невероятно дешево), а во-вторых — на атмосфере: вы словно попадаете в девятнадцатый век. Дешевизна? Если говорить о парижских ресторанах, в «Шартье» вы найдете оптимальное соотношение цены и качества. Другого такого места я вам не назову. Стоит вам сесть за покрытый оберточной бумагой столик, как вы сразу остро чувствуете: да, это — настоящий Париж!

В девятнадцатом веке городские мясники с деловой жилкой нередко варили из обрезков крепкий бульон и продавали его посетителям. Некоторые решили на этом не останавливаться и, пойдя дальше, стали готовить кроме супа нехитрые блюда. Наконец появились и те, кто вовсе отказался от торговли мясом, целиком и полностью сосредоточившись на дешевой традиционной кухне, блюда которой подавались в больших залах, рассчитанных на множество людей. Такие столовые получили название «bouillons», что и значит «бульон», с которого, собственно, все началось. Французы, относящиеся к среднему классу, как никто другой умеют подхватывать модные тенденции, и вскоре подобные «бульонные» стали столь популярны, что былая скромность осталась в прошлом. Они превратились в настоящие рестораны на главных улицах и проспектах Парижа. Однако о корнях, о происхождении этих заведений не забывали, и поэтому в них продолжали подавать и простые, традиционные французские блюда. И цены оставались низкими. Камиль и Эдуард Шартье в девяностых годах девятнадцатого века открыли на обоих берегах Сены целую сеть «бульонных». Последний флагман этой сети как раз располагается на Монмартре.

В ресторане битком народу. Такое впечатление, что за столами, расставленными в этом просторном зале с высоким потолком, нет ни одного свободного места. Меня ведут к столику (из-за него как раз встала пара) и сажают рядом с мужем и женой, приехавшими в Париж из Бордо. В «Шартье» подобные вещи узнаешь быстро. Даже если твои соседи за столом не желают с тобой знакомиться, все равно все прекрасно слышат, кто о чем разговаривает. Хоть записную книжку доставай.

Под оберточной бумагой, которой накрыт стол, — бело-розовые скатерти. Деревянные истертые стулья здесь самые обычные, как в бистро, а посуда со столовыми приборами из нержавейки тоже не производят впечатления. Бумажные салфетки — самые заурядные, а пол покрыт коричневым линолеумом. Столы составлены друг с другом; солонки, перечницы, масло уксус, горчицу, багеты, нарезанные крупными ломтями и сложенные в большие корзинки, приходится делить со всеми, кто до них может дотянуться. Надо мной торчит старинная вешалка с тремя латунными крючками.

Однако стоит вам обвести зал глазами, и вы тут же ощутите прилив симпатии к «Шартье». Свет ярко отражается в зеркалах, которыми отделаны стены, а колонны, поддерживающие высокие потолки, красили в коричневый цвет столько раз, что они кажутся покрытыми слоем шоколада. «Шартье» — ресторан-реликт. Маленькое землетрясение — и его не станет. Впрочем, землетрясения Парижу не угрожают.

В ящичках на стенах когда-то хранились салфетки. Эти ящички пронумерованы. Среди постояльцев «Шартье» за них шла борьба. Со временем власти сочли происходящее нарушением правил гигиены, и теперь ящички пустуют. Потолок, украшенный по краям вычурной ковкой, заливает яркий свет. Создается впечатление, что его слегка желтоватый оттенок распределяется удивительно равномерно.