– Ладно, пойду, но только чтобы ты успокоилась.

Ровно в двенадцать у Дома культуры останавливается желтый «пассат». Лувиса с усталым видом спрашивает, хорошо ли они повеселились, и Хельга, сияя, отвечает – о да, было ужасно здорово!

– Там были другие девчонки из класса, и мы все время танцевали, а еще меня пригласил один парень!

– А ты, Андреа?

– Ага, было здорово, – врет она. Видит, как остальные танцуют и смеются, Хельга с Вальховскими девчонками, а Андреа покупает лимонад за лимонадом – четыре порции, часто бегает в туалет, сидит на корточках у стенки, чтобы ее не заметили Норсетрские. Вот и он, Длинный Плащ. Андреа знает: пора действовать, надо показать Хельге и всем остальным – и вот она приближается к его спине и хлопает по плечу. Он оборачивается. Смотрит сверху вниз.

– Что тебе надо?

– Я хотела спросить… – Сердце немилосердно стучит. – Может быть, ты хочешь потанцевать?

– Нет, не хочу.

И снова спина.

Андреа прижимается щекой к холодному стеклу. Хочется домой и спать. Проснуться наутро – и, может быть, все рассказать отдохнувшей Лувисе. Рассказать правду.

– Папа только что вернулся домой, – говорит Лувиса, – но…

Она вздыхает, и Андреа наперед знает, что будет дальше.

– Утром он снова уезжает.

– Понятно, – отвечает Андреа. Плевать она хотела.

Из «Эйч энд Эм» Андреа идет в «Импульс», потом в «Мега», «Готтис», «Дизайн Торьет», «Оленс», «Карамеллен», «Каппаль», затем в аптеку, в книжный, в «Эн Кей», в «Индиска», в кино, а потом снова в «Эйч энд Эм». Ей хочется крикнуть, чтобы толпа рассеялась. Андреа не хватает места, ноги несут ее пятидесятипятикилограммовое тело слишком медленно и куда-то не туда, она врезается в людей, туфли немилосердно жмут, и Каспера она, конечно же, потеряла. Андреа говорит девушке, играющей на скрипке в Старом Городе: «Скоро я тебя прикончу!» – но никто, кроме самой Андреа, этого не слышит. И ничего особенно старого нет в этом Старом Городе: все больше пластмасса и резина, в воздухе пахнет вафлями, сладкими и липкими. А вся эта розовая, светло-желтая одежда, брюки в цветочек, зеленые пирожные! Венские слойки – бисквиты – пицца – карамельный соус. Андреа покупает мягкое мороженое, глотает две таблетки, садится на поезд и едет домой. Думает, думает о Лувисе. О том, что было и по-прежнему есть.

Спина Лувисы на кухне по утрам, у плиты и посудомоечной машины, у буфета и с тряпкой в руках. Все – спиной друг к другу. Как к ним подобраться?

У Хельги веки снова слегка накрашены сиреневыми тенями. Андреа взяла цвета поярче и добавила несколько штрихов синим карандашом. Утром она купила розовую помаду с перламутровым блеском. Андреа очень хорошо выглядит. Но волосы по-прежнему оставляют желать лучшего, а на улице идет дождь, а в дождь волосы вьются, сколько ни поливай их лаком.

Они слушают в записи хит-парад радиостанции. Сейчас играет Scorpions, какая-то спокойная баллада, которую Андреа записала только потому, что это модно. Хельга выдувает большой пузырь из жвачки. У Андреа так никогда не получалось. Свистеть, щелкать пальцами, зажигать спички и сморкаться Андреа тоже не умеет. Конечно, щелкать пальцами еще можно научиться, сморкаться, наверное, тоже, да и зажигать спички. Хотя ей кажется, что это опасно.

– Я не собираюсь ехать домой в этой чертовой машине! Забирают в двенадцать, позор какой-то!

Белый пузырь лопается на губах. Хельга сообщает, что на этот раз пойдет домой, как все остальные. Вместе с Вальховской бандой и их знакомыми парнями. Какие-то смешные мальчишки – Андреа не понимает, как вообще можно хотеть с ними танцевать. Но она, конечно же, тоже хочет… ну идти домой вместе с ними, чтобы не ехать в этом дурацком автомобиле в полночь.

– Вот как, – произносит она. Знает, что Лувиса не разрешит идти домой пешком – так поздно, так темно. Внутри с самого дна поднимается пузырь, слезы на подходе, но Андреа гонит их прочь, вспом нив о макияже.

– Ой, будет так здорово! – говорит Хельга. – Кстати, он сказал, что сегодня тоже придет!

– Здорово, – отвечает Андреа как можно радостнее. Думает о Длинном Плаще: наплевать ей на него. Совершенно наплевать на его противные карие глаза, на его спину. Сегодня вечером ей ни до чего нет дела.

Желтый «пассат» ровно в двенадцать останавливается у Дома культуры. Андреа открывает дверцу и устраивается на заднем сиденье. Прислоняется щекой к холодному стеклу. Закрывает глаза.

Лувиса еще не завела мотор. Молчание.

– Разве Хельга не с нами?

Андреа качает головой, и пузырь лопается, правда вырывается наружу, льется через край, лезет изо рта, из глаз. Никто не хотел с ней танцевать, Мия и Пия грозились побить ее, она почти весь вечер пряталась в туалете.

Лувиса видит ее, внезапно оказывается рядом. Перегибается назад, берет Андреа за руку.

– Но ты же такая милая, – говорит она. – Какие они злые!

И Андреа знает. Это их объединяет. Какая-то скорбь. Печаль по кому-то. Так и должно быть. Радость не для них. Проклятый, проклятый Длинный Плащ, чертова Норсетрская компания, чертова Хельга. Чертов, чертов мир. Остаются только слезы.

В дверях ее встречает Марлон, на автоответчике нет Каспера. Андреа глотает еще одну таблетку. После можно сидеть у окна в кухне и думать: «Какие красивые голуби!» Детская площадка намного меньше, чем та, которую было видно из окон Сто шестого отделения. Еще можно стоять перед зеркалом без рубашки и трогать живот. Можно накраситься, как Мэрилин Монро или как закамуфлированный солдат. Можно вернуться в гостиную и петь, играть на воображаемой гитаре или стрелять из автомата. Можно уснуть. Вот Андреа и засыпает на голубом диване. Видит, как Каспер едет на поезде далеко в горы. Он с кем-то говорит, с какой-то женщиной. Женщина похожа на Риту Хейворт, у нее такие же длинные рыжие волосы, но она чуть полнее и одета в джинсовые шорты. Поезд качает, Каспер целует женщину, а она расстегивает пуговицу за пуговицей на рубашке, которой Андреа никогда не видела у Каспера. Рубашка горчичного цвета, поезд – уже не поезд, а гондола, Каспер просит опустить шторы, и в окне мелькает борода.

Она просыпается и знает – снова.

Все произошло, когда она была маленькой. Вначале – крошечной, под конец – постарше. Хотя никакого конца не было, все продолжается по сей день. Продолжается, и нет этому конца. Нет кнопки «стоп», есть только «перемотка назад» и – крайне редко – «пауза». Может быть, Андреа и зовется взрослой, но на самом деле она крошечная, и эта крошечная девочка видит Карла в гостиной в коттедже у озера. На нем та желтая рубашка, у него нет ногтей.

Он только что вернулся домой и вручил подарки Андреа и Лине-Саге, они возятся в холле с куклой Барби и играют в компьютерные игры. Меряют футболки, а у Андреа уже полный рот шоколада.

Карл и Лувиса пытаются посмотреть друг на друга. Стараются сделать радостный вид. Губы Лувисы растянуты в улыбке. Лампа освещает непривычно грязные волосы. Карл на минуту обращает взгляд внутрь себя, это его личное дело, он пытается удержать образ, но тот меняется, разрастается в Лувису, рядом с ней – Лина-Сага и Андреа. Они ничего не говорят, просто стоят, обнявшись: одно тело с шестью руками и тремя молчащими ртами, и ему вот-вот не хватит места. Он встает, ударяет кулаком в стену, ударяет по столу, кричит Лувисе, что у нее, черт побери, идиотский вид. Что это кислое выражение ей не к лицу.

Игра пищит и звякает: «пип-пип!» на подъеме и «поу-поу!», когда под гору. Андреа смеется над обезьяной, которая попала в ловушку.

– Осторожно, крокодилы! – кричит она сестре, забывая обо всем на свете.

– Дуреха, это же лисицы-ножницы!

– Нет, это крокодилы! – Андреа тянет к себе игру.

– ЛИСИЦЫ-НОЖНИЦЫ!

– КРОКОДИЛЫ!

– МАМА!!! СКАЖИ АНДРЕА!

Лувиса едва сдерживает рыдания, уткнувшись лицом в кухонное полотенце. Карл проходит мимо нее в гостиную. Включает телевизор. Думает о ком-то другом. Кто-то другой проще, светлее. Говорит на другом языке.