Ее зовут Ребекка, совсем как красавицу Ребекку Тернквист. Эйра с ней познакомилась, и Андреа кажется, что здесь кроется заговор: все это подстроено специально, чтобы она узнала. Своего рода месть за то, что произошло тогда, в серо-голубом кресле в его проклятой идеальной гостиной (не бывает ничего идеального!). Ну ладно, простите меня.

Вот он проходит мимо – наверное, сеанс закончился. На нем голубой – наверняка колючий – шарф, а тайны его достались Аните. Какая гадость! Ведь после полдника Андреа тоже предстоит беседа с Анитой, которая уже будет знать все о Каспере и Ребекке: какая у них потрясающая любовь! Андреа знает только имя и мысленно рисует образ. Мыльная опера, до крайности слащавая. Она перестает петь «Вокруг все зеленеет» – эту песню она, кстати, довольно хорошо исполняет. Андреа бежит по коридору за Каспером: он стоит у двери, ведущей к лифту, который уносит прочь.

– Приветкакделадавноневиделись. – Каспер оборачивается. Она пытается улыбнуться, старается изобразить полное спокойствие, как ей кажется, удачно, Карл ведь говорит, что волнение никогда не заметно со стороны.

– Да, давно. Да, все хорошо. Я немного спешу.

– А… куда ты спешишь?

– На репетицию. А как у тебя дела, кстати?

– ОТЛИЧНО! Иду на поправку.

– Как хорошо, это же просто замечательно. – Он улыбается, вид у него загнанный, взгляд бегает, убегает от Андреа. – Слушай, мне, к сожалению, и вправду надо…

– Можетвыпьемкакнибудькофе? – Она с трудом выдавливает из себя это длинное, мучительное слово.

– Не знаю. Я встречаюсь с одной девушкой.

«Да какая мне разница, с кем ты встречаешься, кофе-то все равно можно выпить! Боже мой! Что он себе вообразил? Откуда такая самонадеянность, такая самоуверенность, как он может думать, что…»

– А, здорово. – Что тут еще скажешь? «Поздравляю»? «Удачи»? – Слушай, мне тоже надо бежать. У меня… сеанс терапии. Всего хорошего!

– И тебе всего хорошего, Андреа.

Всего тебе хорошего, Андреа, черт тебя дери. Конечно, Каспер, так вот чертовски хорошо Андреа среди чокнутых, каждый из которых в глубине души знает, что в жизни самое важное и настоящее. Может быть, со стороны и кажется, что они несут чушь, параноидальный бред, шизофренически зашифрованные послания, но стоит лишь прислушаться, вслушаться повнимательнее и становится ясно, что они лишь пытаются защититься от зла, которое обитает внутри. Андреа говорит о еде и о том, как у нее стало сосать под ложечкой, как только она решила набирать вес, о проклятых питательных напитках, о проклятом Каспере и о проклятой девушке проклятого Каспера.

Андреа сообщает, что идет на прогулку, и отправляется к автозаправке, которая находится довольно далеко. Она торопится, на улице темно, она идет без шарфа и рукавиц и покупает мороженое, шоколад, коробку печенья, венскую слойку и коробку шоколадной нуги, где каждая конфетка завернута в фольгу с изображением вальсирующей пары – только вот какое отношение эта пара имеет к шоколаду? Танцевать, тесно прижавшись друг к другу, любить друг друга… Коробки шоколадной нуги, которые папа привозил Андреа, возвращаясь из своих командировок. Она медленно возвращается в больницу. Думает о Маддалене. О том, какой безобразной может стать любовь или быть с самого начала. О том, как она разрушительна. Андреа спешно ест, шоколад тает во рту, становится ничем, но все-таки наполняет желудок. Это так мерзко и так приятно; Андреа останавливается на мосту, ведущем к обыкновенным коттеджам, в которых живут нормальные. Рядом с коттеджами – школа, и всего в нескольких сотнях метров от нее возвышается бетонная башня, бросая тень на все остальное. Слышна тоска, слышен страх – их слышно, если как следует прислушаться, эти ужасные звуки, эти прекрасные звуки… Вот она уже почти доела, осталась только шоколадная нуга; Андреа смотрит на машины внизу, вокруг становится все темнее, и она думает о том, что всего за три секунды – что-что? – она может оказаться внизу, распластаться трупом в каких-то десяти метрах от моста, кишки наружу, впервые истинно свободная. Перегибается через перила – не будь она такой трусливой… Хотеть жить – как это? Понятно, что хотят все, только вот как это делается? Как найти ту жизнь, которая подходит именно тебе? Сердце в теле, со всей силой. Внизу проносятся машины, Андреа никто не видит, никому бы и дела не было… Она пробегает сто метров, оставшиеся до входа в здание, которое теперь и есть ее дом. Она не хочет покидать его, не хочет возвращаться в маленькую противную квартирку, где почти нет мебели, где совсем нет жизни. Она бежит вверх по лестнице в Сто шестое отделение, звонит в дверь. Открывает какой-то санитар, впускает ее и снова запирает дверь; Андреа спешит в туалет. Анита уже ушла, Моргана тоже нет. Андреа открывает кран над раковиной, чтобы заглушить остальные звуки. Слышно, только если подойти совсем близко, но сегодня подойти никто не решится.

Она закончила. Споласкивает лицо, отпирает дверь и выходит как ни в чем не бывало.

А в другом доме, недалеко от дома Андреа, на кровати сидит Каспер, а в серо-голубом кресле – Ребекка, и они смотрят друг на друга, и Ребекка улыбается, и Каспер тоже (и нервные подергивания исчезли от ласковых прикосновений Ребекки). Ребекка не плачет без повода, она не пугается и не убегает прочь, Ребекка остается с ним. И Каспер берет ее за благодатные руки и притягивает к себе.

Они близки. Вообразить их кружащимися в вальсе. Стройная пара – они вместе, они самые важные друг для друга люди, навсегда.

Они ненастоящие.

Андреа ложится на кровать, смотрит в потолок, думает о Маддалене и Карле: как Маддалена сидит рядом с Карлом – ближе, чем кто-либо когда-либо, и он говорит ей, что никогда никого так не любил – даже Андреа, говорит он. «Какую Андреа?» – удивляется Каспер, и они дружно смеются – это смех единства. «Все из-за еды», – думает Андреа. Если бы еда не заставляла ее тело трудиться, чувствовать голод и сытость, как и всех остальных, то таких мыслей не было бы: «Даже Андреа – какую Андреа?»

Приходит ночной дежурный, приносит «Имован» в пластиковом стаканчике и стакан воды. «Спокойной ночи, Андреа». Дружелюбный голос. Она не отвечает. Она почти ничего не смеет. Проглотить таблетку, зная, что это спасение. И сон. Ей вообще наплевать: она даже рада, что у нее нет близкого человека. Она своя собственная, у нее свои собственные приемы: не прыгать, три секунды, десять метров, через десять минут подействует таблетка. Тогда исчезнет Каспер, а с ним и Ребекка. Они умрут, хоть и будут думать, что живут. Она смеется. Нормальные и их невозможная любовь. Как только они не понимают! Что любовь обречена на истощение, на смерть. Как прыжок через перила – три секунды, и все.

Лувиса приходит в больницу и приносит темно-красные розы и толстые журналы. Она не знает, зачем пришла. Андреа чувствует себя предательницей.

– Ты нервничаешь? – спрашивает она, наливая Лувисе кофе.

– Нет, вовсе нет, – отвечает Лувиса, проливая кофе на светло-розовый костюм.

Биргитта в юбке из шотландки отправляет мать и дочь в комнату для бесед, где их уже поджидает Эва-Бритт.

Сначала, наверное, миллион вопросов о детстве Андреа, о том, как Лувиса чувствовала себя в то время. Андреа не в силах слушать: она предала семью, выдав тайны. Теперь она сидит между Эвой-Бритт и Биргиттой, а Лувиса отвечает на вопросы, энергично улыбаясь; Эва-Бритт смотрит на Андреа:

– Ты или я?

Андреа кивает Эве-Бритт: «Я не смогу сама».

– Итак, во время бесед с Андреа мы установили, что вы с ней были очень близки. – Лувиса кивает, взгляд ее бегает. Над головой – тусклый акварельный пейзаж, вид у Лувисы одинокий. Эва-Бритт продолжает: – Андреа часто чувствовала, что ей нужно каким-то особым образом добиваться вашей любви.

– Это не так! Больше всего на свете я хочу, чтобы она была счастлива!