– О нет! – сказал Дэвид и резко опустился на пол. Растирая лицо ладонями и глядя куда-то в пустоту, он продолжал повторять: – О нет! Нет-нет-нет! Только не рабочие. Сюда никого нельзя впускать. Место – для нас.

– А как же стройка?

– Нельзя. – Дэвид упал на спину, ударившись затылком об пол. Фергюсон аж поморщился. Шаман, впрочем, боли не почувствовал. – Здесь лишь мы, и про нас знают. Когда они будут готовы, они к нам придут. Это наш дом. – Последнее слово Дэвид почти пролаял. Голос его сделался утробным, рычащим, как у животного. – Пока они не придут, я не пью и не ем.

– И когда же они придут?

– Когда будут готовы.

Закрыв глаза, Дэвид принялся исторгать странные гортанные звуки, зловещие и похожие на кашель. Какая досада! Затушив сигарету, Фергюсон встал.

– Схожу за спальником, – кинул он через плечо и вышел в ночь.

Снаружи накрапывал дождик. Замерзшие ноги начинали неметь. Забрав из самолета спальник, Ферги оглянулся на город: везде темно, только светился ярко-оранжевым общественный центр. Синевато-серое небо заволокли облака, слегка подсвеченные догорающими лучами солнца. В воздухе пахло корицей, и Фергюсон по неясной причине вдруг вспомнил отца, худощавого брюнета с зелеными глазами. Отец был ирландским евреем, очень, очень подлым человечишкой. В октябре он с приятелями ходил на лося, возвращался с тушей, а то и с двумя. Ферги каждый раз порывался пойти вместе с отцом, но его, как мелкого и слабого, не брали. Зато когда Ферги исполнилось одиннадцать, отец наконец взял его на охоту. Ферги на радостях даже сон утратил, на целых три дня. И они с отцом, мокрые от рассветного тумана и дождя, ночевали в спальниках. Ноги мерзли, отец криками подгонял, веля не отставать. Когда они присели отдохнуть на бревно, прямо перед ними из лесу вышла олениха с детенышем. Ферги хотел застрелить их, однако отец не дал, сказав, что это – беспомощные животные. Стрелять надо самцов; самок и детенышей трогать нельзя. Потом они подстрелили оленя и шли по кровавым следам. Картечь не задела сердце – вошла в легкие, и зверь умер не сразу. Он бежал и бежал, пока не свалился от потери крови. Отец подвесил тушу вверх ногами на дереве и отрезал голову, чтобы стекли остатки крови. Ножом вспорол оленю брюхо и вынул кишки. Запах еще теплых внутренностей перебил аромат корицы. Ферги, не сдержав тошноты, отвернулся, а отец все копался в брюхе оленя черными от крови руками. Он смеялся над Ферги: мол, что ты блюешь, сопляк? Как девчонка, ей-богу! При этом он продолжал выгребать потроха, скрести руками по ребрам. Скотина весила двести фунтов, и отец тащил ее на спине – потел, матерился, но тащил. Ферги шел впереди с фонариком. Вокруг сгущалась темнота, и отец с сыном торопились вернуться к пикапу. Фонарик неожиданно выпал из рук Ферги и разбился. Они остались в полной темноте. Отец тогда крепко врезал Ферги, даже кровь из носу пошла. Потом еще добавил подзатыльник и разорался, дескать, ты, писька мелкая! Не смей отворачиваться! Ферги обернулся к нему лицом и схлопотал еще раз по морде. Отец предупредил: мол, если выроню тушу, тебе несдобровать. И Фергюсон-младший пошел дальше, глотая слезы, дрожа от злости и страха, выводя из лесу отца. Тот не переставал подначивать сына: плакать вздумал, ссыкуха? Вот мы тебе розовое платьишко купим. Поплачешь для нас тогда? Что, мамочки тут нет? Ну поплачь, поплачь.

Залаял койот, и Фергюсон вынырнул из воспоминаний. В темном лесу затаился какой-то зверь: зашуршал ветками, сверкнул буркалами и был таков. Фергюсон вздрогнул и поспешил обратно в общественный центр. Скорей бы домой и поспать на нормальной кровати. Хватит с него жертв, принесенных Тандер-Бэй; сидеть ночь напролет с шаманом и приманивать злых духов – испытание не из легких. Однако… на том конце радуги ждет горшочек золота. Фергюсону – если он сдаст курорт к первому июля – обещана некислая премия. Он наконец купит жене новую кухню, какую она давно хочет. Какую он обещал еще пятнадцать лет назад, приобретая дом. Кухню с широкими половицами и столом-стойкой посередине. На кой ляд вообще стойка в самой середине кухни?! Хотя ладно, пусть будет. После ремонта можно и Ливингстона на ужин пригласить. Неплохо заиметь друга-индейца. Местные – ребята занятные. Сядут Ферги с шаманом, попьют пивка и посмеются над тем, как однажды ночью изгоняли злых духов.

Как всегда по воскресеньям, Роберт отправился на Бродвей в кафе «Реалити» (на машине Дженны). Автоматически взял два кофе и два маффина; свою порцию съел, а вторую не тронул. Ритуал прочно вошел в привычку. Может, сегодня Дженна вернется?

Утром Роберт звонил тестю с тещей, но те не знали, куда подевалась их дочь. Салли, впрочем, спросила: не обидел ли ее Роберт? Типичное еврейское мышление: прими вину, признай ее. Роберт ответил: нет, Дженну он не огорчал. Она скорее всего расстроилась из-за годовщины гибели сына. Все никак не отойдет.

Говорят, после смерти близкого человек проходит несколько стадий горя: гнев, отрицание, отчаяние… неважно, в каком порядке. Роберт особенно этим не заморачивался. Для него печаль есть печаль. Просто кто-то умеет с нею справляться, а другим нужна помощь. Помощники разбивают горе на мелкие части, и с каждым маленьким осколком приходится работать по отдельности. Когда переберешь их все, горе уйдет, целиком.

Роберт предпочел пережить трагедию, не разбивая печаль на кусочки. Дженна так не смогла.

Самым худшим стал этап отрицания. Дженна просыпалась по ночам, шла в комнату Бобби и, обнаружив, что сына нет, садилась на пол и долго смотрела перед собой невидящим взглядом. Роберт в такие моменты чувствовал себя жутко беспомощным. Он ничего не мог исправить. Не мог поделать вообще ничего.

Затем наступила вторая фаза, которой в медицине еще, наверное, не дали названия. Дженна не выключала телевизор весь день, ночь напролет. Ток-шоу, сериалы и прочая, прочая – круглыми сутками. В конце концов Роберт перебрался из спальни в соседнюю комнату. У него характер гибкий, но сон – полноценный, в тишине и покое – для него очень важен.

Начались походы к семейному консультанту. Роберт до сих пор диву дается, как повелся на такой очевидный обман! Следуя советам терапевта, Роберт и Дженна стали ссориться намного чаще. Доктор все твердил: мол, это вы так над собой работаете. Если обратился за помощью к мозгоправу, беда в том, что он не назовет точного срока исцеления. Обычный врач выпишет антибиотики и пообещает: принимайте таблетки две недели, и инфекции как не бывало. А эти… Оправдываются, дескать, восстановление психического здоровья – процесс не такой быстрый. Нужно время. Еще бы! Новая пристройка к дому – вот на что мозгоправу нужно время и деньги клиентов. Если бы психотерапевты и правда лечили, они остались бы без средств на покупку яхт. Они делают пациента зависимым от себя.

Роберту с Дженной попался именно такой прохиндей. Он подсадил Дженну на валиум.

Когда Дженна лишилась сна, то начала постоянно смотреть телевизор. Роберт перебрался в гостиную, но и там спать не мог. Мешало одиночество. И тогда врач прописал валиум. Тот, что запивают вином. Наркотик, легальный и отпускаемый по рецепту. Мало того, пришлось нанимать другого специалиста – избавить Дженну от зависимости. Потом третьего – помочь справиться с ломкой. Не от валиумной, нет, с ломкой от расставания с первым специалистом! Можете себе такое представить? Психиатр, спасающий пациента от своего же нечистоплотного коллеги! Страховка, кстати, такие издержки не покрывает. В довершение всего Роберту предложили пройти отдельный курс терапии – как научиться справляться с проблемой Дженны. Лучше б его научили, как справляться с психотерапевтами.

Старенький «Фольксваген» содрогнулся, когда Роберт сбавил скорость и свернул на подъездную дорожку. Закрыв дверь бедром, он взял пакет с кофе в одну руку, пакет с маффинами в зубы и поднялся по крыльцу к задней двери. Положил покупки на кухонный столик, и тут телефон пискнул, зажужжал автоответчик. Роберт сломя голову кинулся в спальню и схватил трубку, но поздно – звонивший уже оставил сообщение и отключился.