13 мая Веревкин пошел дальше, оставив Ломакина на дневке. Во время движения к протоку Карабайли 14 мая на съемочную партию напали хивинцы, успевшие угнать семь верховых лошадей. В перестрелке по этому случаю у нас убит 1 и ранено 5 человек, в том числе 1 офицер — прапор. Лойко. Вслед за тем, благодаря камышу и кустарникам, подкралась новая партия к арьергарду (сотня есаула Пискунова) и понеслась в атаку. Пискунов спешил казаков, сбатовал коней и открыл огонь. Подоспела подмога из полувзвода пехоты, прикрывавшей обоз, затем прискакали 2 сотни и 2 конных орудия. Гнали их 9 верст. У нас убито 2 верблюда. На ночлеге у Карабайли подошел отряд Ломакина, сделав усиленный переход в 50 верст. У Веревкина составилось таким образом 16 рот, 8 сотен, 14 орудий и 8 ракетных станков. Людей всего 4450 чел. Силы неприятеля у Ходжейли считались в 5000 чел. при 3 орудиях.

Здесь мы оставим пока соединившиеся отряды и расскажем, как шел и страдал мангышлакский отряд.

12 апреля к заливу Кайдак послан был майор Навроцкий со сборною терскою сотнею и командою дагестанцев для сбора верблюдов с адаевцев, еще не доставивших своей доли. Затем были посланы нарочные в оренбургский и красноводский отряды с извещением о выступлении, и наконец 14 и 15 апреля мангышлакский отряд (12 рот, саперная команда, 6 сотен, 6 орудий, 3 ракетных станка и милиция) выступил тремя эшелонами из Киндерли и сосредоточился 18 числа у кол. Сенек, блистательно выдержав пробу, заданную ему безводным переходом в 80 верст между Каундами и Сенеком. Как нарочно, во весь путь до самого Сенека солнце пекло невыносимо. Термометр показывал +37 °R, песок был накален до +42 °, ноги пеших людей испытывали особую «тоску», понятную тому, кто ходил хоть раз по раскаленному песку, да не ради развлечения. Ко всему этому следует упомянуть об удушливом, «как из печи», южном ветре, сходном отчасти с сирокко и самумом. Достаточное при обыкновенных условиях количество воды, взятой войсками с колодцев Каунды, оказалось совершенно недостаточным при неистовой жажде, возбужденной палящим зноем и удушающим ветром. Воду несли люди на себе в манерках, бутылках и т. п. Под бурдюки верблюдов не хватало. Кто-то уверил всех, что до Хивы дойдем с одними манерками. Вода в баклагах, бутылках и других сосудах нагрелась до степени, делавшей ее противною. Запах, чувствовавшийся и в свежей воде, еще более усилился в закупоренных и нагретых сосудах. Но и эту противную воду люди выпили, не доходя половины пути, т. е. 40 верст до Сенека… Посланные вперед казаки привезли воду и выручили товарищей из беды. Следовавший с мангышлакским отрядом поручик прусской службы Штумм,[58] рассказывая свои впечатления, приходит в восторг от выносливости русского солдата и от его великодушия:

«Переход к Сенеку останется надолго в памяти участников. Привычные уже к степным походам ширванцы, перевезенные из Чикишляра, а также апшеронцы, бывавшие уже на Мангышлаке, выносили это тяжкое испытание сравнительно довольно бодро; самурцы же стали приставать и падали в изнеможении. Пришлось побросать тяжести со всех повозок, чтобы уложить на них приставших солдат. Офицеры отдавали им своих лошадей, а сами шли пешком; некоторые даже и несли на себе солдатские ружья! Желал бы я знать: что сказали бы разные иноземцы о таком чисто братском отношении офицеров к солдатам? Одобрят или осудят они такую «нежность», нисколько не отвечающую суровым понятиям о «строгой дисциплине»?

А между тем в этом и весь наш секрет: мало того, что офицер служит примером, — он облегчит и поможет солдату, где это нужно, собственными плечами! Заботы и попечения не на словах только, а и на деле, добрый пример, братская поддержка — вот где корень этой дисциплины русских войск, которой удивляются иностранцы! Только при таком духе корпуса офицеров возможны такие «безоглядные» походы, такие беззаветные предприятия, как наши степные экспедиции. Солдат слепо верит начальнику, который его ведет в пустыню, солдат знает, что этот начальник десять раз подумал, прежде чем решился вести за собою своих подчиненных. Никакой карты у солдата нет, да он ею и не интересуется: «про то знает начальство». Сознание, что офицеры не покинут своих частей и, следовательно, уж для самих себя постараются идти настоящею дорогой, — действует, конечно, успокоительно. Эта вера в начальника стоит того «огненного столпа», который вел евреев в обетованный край!»

Чтобы поддержать силы солдат, им раздали всю зельтерскую воду, имевшуюся в запасе. Ломакин поощрял всячески солдат и унтер-офицеров, ободрявших своих товарищей. Одного рядового самурца, Василия Иванова, державшего себя молодцом в этой удушающей атмосфере и старавшегося ободрить своих приунывших товарищей, Ломакин тут же на дороге произвел в унтер-офицеры. Унтер-офицеру Анфонусу подарил 10 рублей за то же. В особенности пострадал 1-й эшелон майора Буравцова, привезшего на верблюдах до 150 чел. к кол. Сенек. Верблюды также приставали и падали. 150 вьюков было брошено на дороге. Обманчивые миражи сильно обижали солдат, сердившихся на черта, вытворявшего такие штуки!

К вечеру 17-го числа жара наконец спала, люди тотчас приободрились и, когда их подняли с привала, затянули песни.

Так с музыкой и песнями шли они до Сенека, где 18-го числа им и дана была дневка. Брошенный по дороге провиант и фураж был подобран во время дневки. Переход этот показал, что при подобных условиях на верблюдов, большею частью еще не оправившихся, не следует класть более 8–10 пудов. Поэтому пришлось облегчить вьюки, и тогда верблюдов недостало: много тяжестей не на чем было поднять. Ломакин решился уменьшить отряд, оставив в опорных пунктах еще две роты.

Вынесенный отрядом опыт указал, что сосудов для воды у него мало. Люди чувствовали отвращение к бурдюкам из сырых козлиных шкур, но после мучительной жажды побороли свою антипатию и на другой же день по приходе к Сенеку стали просить козлов, «которых прежде не принимали и из которых теперь в один день поделали столько бурдюков, что каждая часть подымает воды дня на три на всех людей и частью на лошадей». Но бурдюки, плохо просоленные, загнивали на другой же день, вода обращалась в вонючий кисель… Удивительно, как люди не нажили себе какой-нибудь чумы! Если теперь с бурдюками отряд мог обеспечить себя водою только на три дня, то ясно, что с Каунды он выступил с недостаточным ее количеством, вопреки уверению Ломакина в начале того же рапорта. 19-го числа вечером отряд передвинулся с Сенека на Биш-Акгы, где уже готов был редут. Укрепление это представляет правильный четырехугольник, фасы которого, длиною в 100, а другие в 150 шагов, обнимают пространство, на котором расположены 7 колодцев, весьма обильных превосходною пресною водой.

Из кривуляк саксаула и рогож люди поделали себе шалаши. В редуте оставлены 1 рота апшеронцев, 1 рота ширванцев и 1 сборная сотня казаков при 1 нарезном орудии. Приспособление к артиллерийской обороне состояло в двух турбастионах на двух противолежащих углах редута.

20-го числа отряд продолжал движение тремя эшелонами на Камысты. Предполагалось пройти Каращик, Сайкую и сосредоточиться 25-го в Бусага. Первым эшелоном командовал Генерального штаба подполковник Скобелев, вторым — Генерального штаба подполковник Гродеков, третьим — артиллерии подполк. Буемский. От Бусага предполагалось идти двумя колоннами по двум различным путям: один на Ильтедже, а другой на Ак-Крук, Еркембай, Алан и Табын-су, где оба пути сходятся.

В день выхода с Биш-Акты сюда прибыл Навроцкий, доставивший 287 верблюдов, из коих 200 наров (одногорбых), хорошо содержанных и поднимавших до 20 пудов. Кроме этого пригнаны 1965 баранов и 160 лошадей. Отправляя Навроцкого «нанимать» верблюдов и покупать порционный скот, Ломакин приказал отнюдь не прибегать к оружию и за все взятое заплатить. Дело, однако же, не обошлось без стычки. Выступив в 4 часа вечера 12-го числа с отрядом в 193 шашки на Сенек, Навроцкий на третий день в 10 часов утра был уже у редута Биш-Акты. Здесь он принял на 7 дней ячменя и на 10 дней сухарей, а 14-го выступил через Чапан-ату к кол. Богда, где кочевал один из главных подстрекателей — соучастник Кафара, Тахсенбай, отбивший у баимбетовцев несколько десятков верблюдов, собранных ими для отряда. Казаки заночевали, не доходя 5 верст до кол. Богды, и в 2 часа утра без шума потянулись далее. Чтобы не выдать своего присутствия, казакам запрещено было курить. Аул Тахсенбая был оцеплен в карьер 25-ю казаками, прежде чем кто-нибудь успел очнуться.