Это был рискованный шаг, но мне уже нечего было терять.

— Даже осужденные в тюрьме имеют право на звонок.

Мама поджала губы, прищурилась и сказала:

— У тебя одна минута, не больше. Я засекаю время.

Мои руки так тряслись, что я выронила телефон, подняла его и не смогла попасть по кнопкам, потому что пальцы меня не слушались. Я не в состоянии была слышать сейчас голос Мерлина и потом быть отрезанной от него, поэтому я решила написать эсэмэс.

Я убежала наверх и бросилась на кровать, дав волю своим горю и сожалению. Горячие слезы жгли мне щеки и капали на подушку, так что мне пришлось перевернуть ее, чтобы лицо окончательно не размокло. Я испытывала странное болезненное наслаждение, представляя себе каждую секунду, как Мерлин бредет домой, каждую эмоцию, которую он испытывает, и выражение его лица. Я надеялась, что, думая о том, что могло бы случиться, он страдает так же, как и я. Где-то через час я поняла, насколько все это эгоистично. В неприятности были втянуты не только я и Мерлин, но и Ханна: ей может достаться за попытку предоставить мне алиби. Надеюсь, ей хватило благоразумия свалить все на меня и сказать, что она ничего не знала. Я закрыла руками лицо, настолько мне стало стыдно. Что теперь подумает обо мне мама Ханны?

За весь вечер мама не подошла ни разу и не спросила, хочу ли я есть. Измученная рыданиями, я впала в забытье уже в восемь часов, то замерзая, то задыхаясь от жара и отбрасывая одеяло. Я видела лихорадочные, беспорядочные сны. Я часами будто бежала от кого-то, но мне было негде спрятаться: каждое здание и каждая стена рушились до основания, как карточные домики, стоило мне только подойти. Каждый уголок был словно подсвечен прожекторами. Спотыкаясь, я вбежала в какой-то театр и поняла, что стою на сцене. Постепенно, ряд за рядом, зрительный зал осветился, и я обнаружила, что на всех местах сидят люди без лиц с глазами из зеленого стекла, испускающими лучи в мою сторону. Они жалили и кололи, как маленькие мечи, я свернулась клубком, чтобы укрыться от них, и скоро мое тело превратилось в кровавое месиво. В голове эхом раздавался смех Женевьевы.

Как только я проснулась, с каждой ужасной минутой в памяти стали возвращаться воспоминания о вчерашнем дне. Утренний свет больно обжигал глаза, и хотелось повернуться на другой бок и уснуть, но я решила спуститься к маме и покончить со всем этим. Я на цыпочках прокралась вниз на кухню. Глаза совсем опухли и щеки отекли и стали большими, как у хомяка. Она со спокойным видом намазывала масло на тост. Я почувствовала запах еды и поняла, что умираю с голоду. Я не ела и не пила почти целые сутки. Я откашлялась, но она промолчала и даже не посмотрела в мою сторону. Я уныло повернулась и хотела уйти, но не смогла даже пройти в кухонную дверь. Вокруг стемнело, будто внезапно наступило затмение, перед глазами появились вспышки. Их становилось все больше, пока пространство не превратилось в мутную темноту и пол не ушел у меня из-под ног. Я ничего не чувствовала до того момента, как мои глаза распахнулись и я поняла, что лежу головой на коленях у мамы. Она смотрела на меня широко раскрытыми от испуга глазами.

— Прости. Перед глазами все почернело.

— Как давно ты ела в последний раз? — резко спросила она.

— Не знаю, не могу вспомнить.

Мама помогла мне подняться на ноги и усадила на стул, придержав его на случай, если я упаду. Я все еще не очень хорошо видела, но страх от дурноты прошел. Она засунула в тостер два куска хлеба, дождалась, пока они выскочат, щедро намазала джемом и поставила передо мной вместе с чашкой крепкого чая.

— Ни один парень не стоит того, чтобы падать в обморок, — рявкнула она.

Когда я осмелилась посмотреть на нее, то заметила какой-то огонек в ее глазах. Она села поближе ко мне.

— Думаешь, я не помню, каково это быть шестнадцатилетней девчонкой?

Я не знала, был ли это риторический вопрос, и продолжала прожорливо есть.

— Ну, вообще-то, помню, и вот почему не хочу, чтобы ты совершила огромную ошибку. У тебя бушуют гормоны, здравый смысл приказал долго жить, и ты думаешь, что это любовь.

— Это и есть любовь, — тихо ответила я, ожидая, что меня убьют на месте.

— Кэти, — вздохнула она. — Все в шестнадцать лет думают, что это любовь. Но я и не жду, что ты поверишь мне. Ты должна сама понять это.

Она смягчилась, но все же не передумала проявлять строгость.

— Наказание все равно в силе. Мне нельзя врать, и ты должна понять это для собственного же блага. Ты можешь пойти на вечеринку к Ханне на следующей неделе, но до тех пор будешь под домашним арестом.

Я покорно кивнула.

— И кстати, смотри, что я нашла. — Мама раскрыла ладонь, и там оказался злополучный кулон. — Джемма играла с ним во дворе. Даже не представляю, как она смогла вытащить его на улицу.

Мне пришлось забрать его. Наверное, Джемма влезла в мусорный пакет в поисках чего-нибудь вкусненького, и теперь мне придется избавляться от кулона снова. Я была рада, что с мамой все прошло так легко, но на сердце была тяжесть, будто ко мне пристегнули пушечное ядро с цепью, как у заключенного. Я ушла к себе в комнату и села за компьютер. Мама ничего не упомянула о запрете пользоваться Интернетом, но я сопротивлялась желанию влезть в Сеть. Если она обнаружит меня болтающей со всеми, то может решить наказать меня еще на неделю, и тогда я точно пропущу вечеринку. Теперь не было никаких причин, чтобы не успеть доделать вовремя курсовую работу — я была полностью отрезана от внешнего мира в заточении, где было больше нечего делать и не с кем говорить.

Люк, наверное, сильно удивился, когда на его эсэмэс никто не ответил и не снял трубку в ответ на звонки после обеда. Я увидела, как он идет по дороге к нашему дому, и поспешила навстречу, шепча, что меня оставили под домашним арестом. Но он не собирался так легко сдаваться и прошептал в ответ, что у него есть план. Я покачала головой и сказала, что ничего не сработает, но он втолкнул меня в коридор, как раз когда мама подошла к двери.

— Задание Кэти по английскому уже почти готово, — сказал он, улыбнувшись самой своей очаровательной улыбкой. — Остались только некоторые места, которые нам надо обсудить.

— Давай, — ответила мама с подозрением, но все же пригладила его торчащие волосы, будто он еще был ребенком.

— Дело в том, что они у меня в компьютере.

Мама посмотрела на нас по очереди и безропотно сказала:

— Кэти, можешь идти, но не дольше, чем на полчаса.

— Ты просто гений, — выпалила я и стала, перебивая сама себя, поспешно рассказывать ему о новых выходках Женевьевы. Он, должно быть, понял, как я страдаю, потому что стал вести себя еще более сочувственно, подвинул мне стул и задумчиво хмыкал в нужных местах.

Единственным замечанием, прозвучавшим от него, было следующее:

— Почему ты не сказала мне раньше? Ведь сегодня уже суббота.

— Я была так поглощена своей курсовой работой, мне просто не хватило времени, и это все случилось практически одновременно. — Я насупилась. — Женевьева хорошо потрудилась на этой неделе.

— Ну конечно.

— А теперь, Люк, скажи мне, как она ухитрилась проделать все это?

Он принял свой самый солидный задумчивый вид.

— Ты говорила, что она была на той ярмарке, поэтому… она подслушала, как ты шутила про заклинания и материализацию воли, и дождалась момента, когда это стало можно использовать. Она уничтожила папку с твоими работами, когда ты отошла, и как-то сфотографировала нас. А мы не заметили ее, потому что не ожидали увидеть рядом сумасшедшую с фотоаппаратом. Затем она пришла в колледж пораньше и повесила фотографию на доску объявлений. Все просто.

— Но это еще не все, — вспылила я. — Взгляни вот на это письмо. Его отправили на мой адрес, но написано оно Мерлину. На нем даже не стоит почтового штемпеля. Женевьева, должно быть, отдала его прямо из рук в пятницу утром, когда я ушла в колледж.