Сложность проблемы состояла однако в том, что должности старших сотрудников уже являлись «номенклатурными». Они замещались только по конкурсу, и результаты конкурса утверждались Президиумом Академии медицинских наук СССР. Это обстоятельство откладывало решение проблемы на два-три месяца. Всех подробностей обсуждать здесь нет необходимости. В начале июля 1965 года, благодаря активному лоббированию с моей стороны, со стороны Николая Владимировича и наших друзей, Решетовская была почти единогласно избрана старшим научным сотрудником отдела радиационной дозиметрии, в которой она, конечно, ничего тогда не понимала. Но мы надеялись, что сумеем ей помочь освоить новую профессию. Директор института Г. А. Зедгенидзе, согласовав проблему во всех инстанциях, включая и Калужский обком КПСС, пригласил к себе в середине июля Решетовскую и Солженицына и сказал, чтобы они готовились к переезду в Обнинск в сентябре. Он также обещал выделить им из фонда института хорошую квартиру в новом доме.

Переезд в Обнинск казался для Солженицына столь реальным, что он и Решетовская поехали по окрестным деревням, чтобы купить или снять небольшую дачку. Солженицын привык писать в деревне, в условиях полной изоляции. В Рязани с ранней весны и до поздней осени он жил и работал в небольшой деревушке Солотча. Кроме двух-трех близких людей никто обычно не знал его деревенских адресов.

Возле живописной деревни Рождество, километрах в двадцати от Обнинска к Москве по Киевскому шоссе, Солженицын и Решетовская случайно нашли даже не деревню, а садовый поселок-кооператив. Состоявший из небольших дачек, имевших земельные наделы по десять-двенадцать соток, этот поселок принадлежал какому-то ведомству в Москве, и сюда летом приезжали отдыхать двадцать-тридцать человек из Москвы. Самый дальний от шоссе домик был расположен на берегу маленькой речки Истье и подлежал продаже. Весенний разлив реки затапливал и участок, и часть дома, и именно поэтому никто не хотел его покупать.

Владелец дома Борзов предлагал дом на продажу всего за две тысячи рублей, и сделка была тут же оформлена. Поскольку домики на садово-огородных участках не регистрировались как жилые, купля-продажа не требовала оформления в местном совете. Нужно было лишь согласие членов кооператива. Солженицын в первый раз в жизни оказался собственником небольшого участка земли и маленького деревянного домика, месторасположение которого пока никто, кроме Жореса Медведева, не знал. Свою летнюю дачку, имевшую две комнаты, Солженицын назвал «Борзовка» по имени прежнего ее владельца.

В конце августа я уехал в Тбилиси на похороны тети. Ее семья была нам с братом очень дорога, так как именно они дали нам приют в 1941 году когда мы с мамой бежали из Ростова-на-Дону в который вступали передовые немецкие отряды. Вернулся я из Тбилиси лишь 13 сентября и сразу поехал попутными машинами в «Борзовку». По лицам Солженицына и Решетовской я понял, что случилось что-то трагическое. Так оно и оказалось. Были сразу две очень плохие новости.

В Москве в начале сентября арестован писатель Андрей Синявский, тесно связанный с «Новым миром». 11 сентября на квартире у одного из друзей Солженицына, неизвестного мне Теуша, КГБ конфискован личный архив Солженицына, включавший рукопись романа «В круге первом». О конфискации архива Солженицын узнал 12 сентября от приезжавшей в «Борзовку» двоюродной сестры Решетовской, Вероники Туркиной. На квартире Туркиной в Москве Солженицын обычно жил, когда приезжал в столицу по делам «Нового мира». Только она в Москве знала к этому времени секрет «Борзовки». Ехать в Москву Солженицын сам пока не решался, боялся возможного ареста. В его личном архиве были какие-то старые, «еще лагерные» произведения, о существовании которых никто не знал.

Уже в институте от Тимофеева-Ресовского я узнал еще одну плохую новость. Президиум Академии медицинских наук СССР отменил по неизвестным причинам результаты июльского конкурса в нашем институте по всем должностям. Повторный конкурс назначен на октябрь. Обнадеживающим было лишь то, что Решетовскую не отстранили от участия в повторном конкурсе. У нее еще был шанс на работу в Обнинске. Это в создавшейся ситуации означало лишь то, что «верхи» в Москве пока не приняли конкретных решений о Солженицыне.

Андрей Донатович Синявский, талантливый писатель и литературный критик, еще с 1959 года начал публиковать некоторые свои произведения за границей под псевдонимом «Абрам Терц». Первой обратила на себя внимание его книга «О социалистическом реализме», изданная в Париже. В 1960 году был опубликован за границей очерк Абрама Терца «Суд идет», а затем и некоторые другие произведения. В КГБ была создана специальная группа для разгадки реального писателя, скрывавшегося под именем «Абрам Терц», и, судя по слухам, после многих лет работы лингвистический анализ навел экспертов из КГБ на Синявского.

Солженицын в течение всего августа 1965 года в «Борзовке» писал с огромной быстротой некоторые главы третьей книги обширного произведения, известного сейчас как «Архипелаг ГУЛаг». Об аресте Синявского он узнал из русской радиопередачи Би-би-си. К русским программам из Лондона все мы относились тогда с большим доверием, да они не глушились так сильно, как передачи радиостанции «Свобода» из Мюнхена. Неожиданно Солженицын запаниковал и, как известно сейчас, не без оснований. В 1975 году, живя уже в Цюрихе, Солженицын писал:

«Хрущевское же падение подогнало меня спасать мои вещи: ведь все они были здесь, все могли быть задушены. В том же октябре с замиранием сердца (и удачно) я отправил “Круг Первый” на Запад. Стало намного легче. Теперь, хоть расстреливайте!». [4]

Микрофильм романа «В круге первом» увез на Запад литератор Вадим Андреев, сын русского писателя Леонида Андреева, эмигрировавшего из России после революции. Вадим Андреев жил в Женеве и восстановил в 1948 году свое советское гражданство. Это давало ему возможность часто приезжать в СССР. [5] Но в это время Солженицын еще не давал разрешения на публикацию романа за границей, это можно было делать лишь в случае ареста автора. Вскоре Солженицын успокоился:

«Гонений мне как будто не добавилось. Как заткнули мне глотку при Хрущеве, так уж не дотыкали плотней. И я опять распустился, жил как неугрожаемый: затевал переезд в Обнинск, близ него купил чудесную летнюю дачку на р. Истье у села Рождества. Разрывался писать и “Архипелаг” и начинать Р-17». [6]

Под «Р-17» было тогда зашифровано произведение, которое через много лет стало известно как «Красное колесо».

Арест Синявского вывел Солженицына из этого «неугрожаемого» положения. Он боялся конфискации рукописей «Круга», лежавших в редакции «Нового мира». 6 сентября он приехал на дачу Твардовского и уговорил его возвратить рукописи романа: «настаиваю забрать подчистую все четыре экземпляра… 7 сентября из редакции с трудом добиваюсь Твардовского к дачному телефону. Голос его слаб, но осмыслен, не вчерашний. Он ласково просит меня: не берите, не надо! У нас – надежно, не надо! Хорошо, возьмите три экземпляра, оставьте один.

Ему – как матери отпускать сыновей из дому. Хоть одного-то оставьте!..

Забираю все четыре. Отпечатанные с издательским размахом, они распирают большой чемодан, мешают даже замкнуть его.

С чем бы другим, секретным, я сейчас поостерегся, пооглянулся, замотал бы следы. Но ведь это – открытая вещь, подготовленная к печатанию. Я только уношу ее из угрожаемого “Нового мира”. Я несу ее, собственно, даже не прятать.

Правда, я несу ее на опасную важную квартиру, где еще недавно хранился мой главный архив – тот самый, в новогоднюю ночь увезенный из Рязани. Но основную часть похоронок, всё сокровище, я недавно оттуда забрал, осталось же второстепенное, полуоткрытое, и хозяин квартиры В. Л. Теуш, пенсионер, антропософ, уезжая на лето, передал все эти остатки своему прозелиту – антропософу, молодому И. Зильбербергу…

И вот теперь на квартиру Теуша – нашел я надежней новомирского сейфа! – я припер чемодан с четырьмя экземплярами “Круга”. (Когда тащил его, как будто удушенным, загнанным ощущал себя на московских улицах: оттого, наверно, что в спину мне упирались прожектора совиных глаз.)…