Было у Твардовского и много других соображений. Так, например, обширные и очень интересные мемуары Ильи Эренбурга никак нельзя было бы обозначить терминами «народничество» или «почвенничество». У Твардовского и у Эренбурга были разные литературные и художественные взгляды и вкусы. Твардовский мне прямо говорил, что если бы какой-либо другой литературный журнал согласился печатать мемуары Эренбурга, он бы, Твардовский, не стал об этом сильно сожалеть. Но в том-то и дело, что в 60-е годы только «Новый мир» мог опубликовать мемуары Ильи Эренбурга.
Некоторые знакомые писатели иногда просили меня показать их рассказы или повести непосредственно Твардовскому, однако я всегда отказывался использовать для такой протекции свои добрые отношения с ним. К тому же я всегда был уверен, что подобного рода просьбы ухудшат наши отношения, но не принесут никакого успеха просителю. Только однажды я был вынужден сделать исключение из этого личного правила, хотя и знал, что Твардовский ничего не публикует «по знакомству».
В 60-е годы у меня сложились очень хорошие отношения с кинорежиссером Михаилом Ильичом Роммом, а затем и со всей его семьей. Сам М. И. Ромм сочинял замечательные устные рассказы, которые записывал, чаще всего во время болезни, на магнитофонную ленту. В этих рассказах была очень важна именно интонация, голос самого рассказчика. Они и распространялись позднее главным образом в записи на пластинках и лентах. Но и жена Ромма артистка Елена Кузьмина решила заняться писательством, и ее рассказы из жизни кино, из жизни артистов и режиссеров и из собственной жизни были превосходны.
У Кузьминой проявился несомненный литературный талант, ее рассказы заслуженно хвалили, и она решила их опубликовать. Но она очень хотела печатать свои рассказы именно в «Новом мире» и попросила меня показать ее рассказы Твардовскому. Я не мог отказаться, но для начала дал прочесть рассказы Кузьминой Владимиру Лакшину. Владимир Яковлевич похвалил рассказы, но без обиняков заметил, что они никак не подходят по тематике «Новому миру». «Зачем нам публиковать такие рассказы, которые с большой охотой возьмут и другие журналы, например, “Нева” или “Искусство кино”?»
Только после этого я спросил Твардовского, хотел бы он посмотреть рассказы Е. Кузьминой. «Если их читал Лакшин, то этого вполне достаточно», – ответил Твардовский. Я вернул папку с рассказами Кузьминой, сказав, что рассказы в редакции журнала понравились, но это не их тематика. Кузьмина была одновременно огорчена и ободрена. Вскоре ее произведения стали появляться в газете «Неделя», в журналах «Нева» и «Искусство кино». Позднее они составили две отдельно изданные книги.
Твардовский был очень расположен к Константину Симонову и часто с ним встречался, их дома в Пахре находились недалеко друг от друга. Но самые близкие отношения были у него с сотрудниками журнала Александром Дементьевым, Игорем Сацем и Владимиром Лакшиным. С ними Твардовский был всегда откровенен, весел и непосредственен, эти люди понимали друг друга с полуслова. Несколько раз Твардовский ходил со мной в гости к Дементьеву, который также жил в Пахре и которого я знал еще по ленинградскому университету. Дементьев был там преподавателем и руководителем студенческого научного общества. Однажды Твардовский предложил мне познакомиться с писателем Григорием Баклановым. Мы пришли вместе в дом Бакланова, который стоял на окраине поселка, и провели несколько часов в интересной беседе.
В свою очередь и я решил познакомить Твардовского с Михаилом Роммом. Их дачи стояли недалеко друг от друга, но они не были знакомы. Ромм очень хотел этого знакомства, но Твардовского пришлось уговаривать. Все же он пошел однажды со мной, чтобы провести вечер у Ромма. Однако дача у этого режиссера была окружена высоким забором, калитка крепко заперта, а по участку бегала огромная, очень злая и глупая собака, которой боялись все соседи. Надо было нажать кнопку звонка, после чего кто-то из семьи выходил во двор. Я громко произносил свое имя, и начиналась процедура поимки беснующегося пса и водворения его в отдельную специальную комнату. Я знал все эти особенности приема гостей у Ромма и терпеливо ждал, но Твардовский постоял немного перед запертой калиткой, потом махнул рукой. «Как-нибудь в другой раз», – сказал он и ушел.
В кругу Твардовского я никогда не видел поэтов; разница направлений и вкусов здесь была особенно велика. Твардовский был более чем равнодушен к Маяковскому, которого я люблю еще с детства. Но я был удивлен и не слишком приязненным отношением Твардовского к стихам Сергея Есенина. Во многих стихах Есенина он находил небрежность или даже фальшь, которой я просто не замечал. Твардовский считал это результатом торопливости, которой себе он не разрешал. Твардовский не был поклонником Бориса Пастернака и тем более Осипа Мандельштама, с поэзией которого в ту пору я был вообще не знаком.
Когда я познакомился с Твардовским, он уже не был ни кандидатом в члены ЦК КПСС, ни депутатом Верховного Совета, но это обстоятельство его ничуть не задевало. Он никогда не производил на меня впечатления большого босса или литературного генерала. Его некоторая медлительность или даже величественность были естественными и не подавляли собеседника.
Твардовский отнюдь не казался мне и фигурой противоречивой. Напротив, он производил впечатление крупного самородка, даже богатыря, на котором удары судьбы и время оставили заметные следы, не нарушив, однако, цельности его незаурядной натуры. Он казался человеком большой силы, даже мощи, к нему подходило и слово «глыба». Не случайно его дочери решили не ставить на могиле отца обычного памятника.
Они привезли валун из Карелии, где в 1939–1940 годах на «незаметной войне» Твардовский был военным корреспондентом. Здесь же они посадили дубок из выведенного в ботаническом саду в Днепропетровске вида «плакучих» дубов. Этот дубок подрос, и летом над могилой поэта возникает своеобразный шатер. Однако мало кто из посетителей Новодевичьего кладбища понимает эту символику.
Как секретарь ССП и главный редактор журнала (а все это была тогда номенклатура ЦК КПСС), Твардовский имел, конечно, ряд привилегий, в том числе и в области информации. Он получал некоторые сборники материалов и журналы для специального пользования и узкого круга знакомства. Принимая от меня некоторые материалы Самиздата, Твардовский в 1968 году начал давать мне для чтения и получаемые им сборники полузакрытой информации, в основном аннотации или полные переводы статей из наиболее известных на Западе журналов и крупных газет. Это были пространные анализы международных событий или западные оценки событий в Советском Союзе. Где-нибудь в Лондоне все это можно было бы найти в любой среднего размера библиотеке.
Несколько раз Твардовский предлагал мне материальную помощь. «У вас большие расходы – на бумагу, машинистку, на такси. А я не обеднею». Я, конечно, отказывался. Позднее я узнал, что такую же помощь Твардовский предлагал Анатолию Рыбакову, который оказался в конце 60-х годов в трудном материальном положении. «Новый мир» объявил уже в 1966 году о предстоящей публикации романа «Дети Арбата», но книга не пошла из-за цензурных придирок, не пустил ее Рыбаков и в Самиздат. «Анатолий Наумович, – говорил Твардовский, – я не Крез, но вот вам моя сберкнижка. Как только вам понадобятся деньги, снимайте сколько хотите!» Рыбаков отказался.
Пожалуй, только однажды я решился поспорить с Твардовским на литературные темы. Речь шла о книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Еще в 1964 году первая часть этой книги получила широкое распространение в списках, и ее успех у интеллигенции был очень большим. Потом появилась и вторая часть. В 1967 году первая часть «Крутого маршрута» была опубликована в Италии и быстро переведена на многие языки. Очень многие западные газеты и журналы ставили книгу Е. С. Гинзбург выше произведений Солженицына не только по полноте охвата, но и по художественным достоинствам.
Твардовский еще в 1967–1968 годах занимал пост заместителя председателя Европейского писательского союза и часто бывал за границей (это объединение писателей распалось после интервенции в ЧССР). Однажды, вернувшись из Италии, он сказал, что там «гремит» книга Гинзбург. Я выразил сожаление по поводу того, что книга Гинзбург не была в свое время опубликована в «Новом мире». Я знал, что еще в 1963 году когда Е. С. Гинзбург жила во Львове, она присылала первую часть книги в редакции журналов «Новый мир» и «Юность». Но рукопись была отклонена в обеих редакциях, хотя в редакционную коллегию «Юности» входил тогда Василий Аксенов – сын Е. С. Гинзбург. Из «Юности» книга, видимо, ушла и в Самиздат. Только в конце 1964 года Евгения Гинзбург посетила редакцию «Нового мира». Ее принимал Твардовский, но она вспоминала об этой встрече неохотно. Мне казалось, что редакция прошла в данном случае мимо замечательной книги.
