Брант обратился к нему и сказал, что его присутствие уже не нужно и что если он хочет, то может спокойно отправляться домой. К этому немец добавил, что беспокоиться нечего, что он не позволит никого обидеть и никого не накажет, конечно, если эти «канальи» не окажут сопротивления…

Но Кочкарев ответил, что предпочитает оставаться здесь и надеется, что при нем будет меньше недоразумений. И остался.

В помещичьем доме уже, конечно, знали, что в Артемьевку пришла «экзекуция», чтобы успокоить домашних, Кочкарев попросил Сеню, все время не отходившего от него, сходить в дом и предупредить, что Артемий Никитич не скоро вернется, а на всякий случай, чтобы все в доме было готово для приема гостей. Он все еще не терял надежды как-нибудь отложить «экзекуцию», затащив к себе немца и приказных, подпоив их, сделав им кое-какие подарки.

— А кстати, Сеня, — тихо добавил он, — что я тебе посоветую. Возьми ты с собой, что там есть у тебя в сарайчике, и свези ко мне. Подальше от греха, право. А еще возьми с собой и мать свою. Стара она, а тут, Сеня…

И он выразительно взглянул на крестьян…

— Спасибо, Артемий Никитич, спасибо, — горячо поблагодарил его Сеня.

— Так иди же.

Сеня отправился, не теряя времени. На него никто уже не обращал внимания. Он отыскал стоявшую в толпе баб, в сторонке, Арину и передал ей слова барина.

— Как же это, Сеня, — растерянно говорила она, идя домой за сыном, — сам боярин говорит, что беда может быть, и сам же гонит отсюда. А коли и впрямь пришли эти самые разбойничать, так на кого ж я дом-то оставлю, тут они похозяйничают, всю рухлядь растащут. Нет, Сенюшка, — жалобно причитала старушка, — ты как знаешь, воля твоя, а я останусь. Сам посуди: две штуки холста, телогрейка меховая, что боярыня подарила…

— Эх, матушка, — с досадой прервал ее сын, — до холста ли тут? Коли все запалят, все равно не спасешь. Ну, иди, иди, торопись.

Придя домой, Сеня взял ручную тележку, чем сейчас же воспользовалась Арина и положила на нее холст, телогрейку, хотела еще положить кое-что из посуды, но Сеня решительно отказал.

— Тогда не хватит места для моих вещей.

— Ну, иди, Сеня, я сейчас догоню тебя, — сказала Арина.

Сеня подъехал к сарайчику, вынес уже запакованный ящик, в котором помещалось все его будущее, как он думал, и уложил его на тележку.

Действительно, Арина скоро догнала его. Но он ахнул, увидев ее. Несмотря на палящий зной, она надела на себя длинный, потертый овчинный тулуп. В левой руке она держала икону, в правой хворостину, которой гнала бежавших перед ней с визгом свинью и трех поросят.

— Ну, вот, — заговорила она, запыхавшись, — теперь все, теперь можно идти. А там уж, что осталось, Господь с ним.

Сеня ничего не ответил. Но чувство мучительного стыда, обиды за свою бедность и еще новое, до сих пор неведомое тяжелое чувство охватило его, когда он подходил к усадьбе.

Чтобы войти в ворота, надо было обогнуть сад. А около сада, на берегу, на своем любимом месте сидела Настенька и рядом с ней блестящий гвардеец.

Сеня готов был провалиться сквозь землю.

И действительно, их странная процессия невольно вызывала обидный смех, соединенный с жалостью: визжащие и разбегающиеся во все стороны поросята и громко хрюкающая свинья, и эта женская смешная фигура, бросающаяся за ними и вправо и влево, размахивая хворостиной, с криком:

— Ну, родненькие, ну, беленькие!..

И длинная худая фигура Сени, в разорванном во время борьбы кафтане, в неуклюжих сапогах, с тяжелой, самодельной тележкой.

Низко опустил свое пылающее лицо поповский сын и свернул к саду, не смотря в ту сторону, где сидела Настенька.

Они были довольно далеко от него. И он не знал, послышался ли ему веселый насмешливый смех или это было на самом деле.

Марья Ивановна страшно встревожилась, когда Сеня передал ей то, что происходит в Артемьевке.

Она уже знала о прибытии воинской команды, но надеялась на мужа, что он как-нибудь поможет, что-нибудь сделает. Но теперь из слов Сени она поняла, что каждую минуту могут быть беда и кровопролитие.

Сеня был слишком взволнован только что пережитым, чтобы спокойно исполнить, никого не тревожа, данное ему Артемием Никитичем поручение. Он сам ждал беды и был полон тревоги.

— Господи! Господи! — восклицала Марья Ивановна. — Горе-то какое! Бедные, бедные!..

И ее добрые, светлые глаза наполнились слезами.

— Настеньке поди скажи, Настеньке, пусть приготовится, — продолжала Марья Ивановна. — Не дай Бог, если будет как в Богучаровке. Пожар, пальба… О, Господи, помоги… Всю ведь деревню дотла тогда выжгли. Дотла, — с отчаяньем проговорила она, — сколько людей перебили, остальных, как зверей, в лес загнали…

— Милостив Бог, — проговорил Сеня, — не волнуйтесь так. Не допустит этого Артемий Никитич. Чего же загодя пугаться?

Марья Ивановна покачала головой.

— А он сам еще, не дай Бог, вмешается, что тогда… убьют, в острог отправят…

Взволнованные разговором, Марья Ивановна и Сеня и не заметили, как на веранду тихо вошли из сада Настя и Павлуша.

Уже несколько минут они стояли на верхней ступеньке.

При последних словах Настя сильно побледнела и громко вскрикнула:

— Господи! Что же это, матушка? — продолжала она, бросаясь к матери. — Сеня, что случилось? Батюшке грозит опасность?

— Нет, нет, — торопливо ответил Сеня, — пока ничего. Артемий Никитич в безопасности.

И Сеня повторил свое сообщение.

Молодой гвардеец слушал его, нахмурив брови.

— Они на днях и к нам придут, — сказал он. — Ничего, Артемий Никитич сам офицер и дворянин. Они не посмеют его тронуть.

Так говорил Павлуша, но и сам не верил своим словам. Если в самой столице, при малейшем подозрении, клевреты Бирона, не говоря уже о нем самом, нисколько не стеснялись ни с дворянами, ни с офицерами, то чего же можно было ждать от клеврета всемогущего Бирона в глухой провинции, где старше его нет никого, где сам воевода боится его пуще черта.

— О, Господи, пронеси, — проговорила, крестясь, Настя.

— Даю вам слово офицера, Настасья Алексеевна, что при первой тревоге я буду рядом с Артемием Никитичем, — произнес молодой офицер.

Настя слабо улыбнулась и бросила на Павлушу благодарный взгляд.

— Ах, что же это я! — вдруг воскликнула Марья Ивановна. — Ведь совсем из головы вон. Артемий-то Никитич приказал, на всякий случай, все к приему гостей приготовить.

— Ну, вот видите, — рассмеялся Павлуша. — Артемий Никитич гостей с собой привести хочет, а вы невесть какие страхи выдумываете.

Марья Ивановна грустно покачала головой и со словами: «Дай-то Бог» — вышла хлопотать по хозяйству.

Сеня молча поклонился Насте и измайловцу, на что последний ответил дружеским и любезным поклоном, и робко направился к двери.

— Куда ж ты, Сеня? — окликнула его Настя.

— Туда, — тихо ответил Сеня, указывая рукой по направлению к Артемьевке.

Расстроенный, истомленный вид Сени тронул Настю. Повинуясь невольному порыву, она ласково сказала:

— Ты, видно, очень устал, Сеня. Ты, может быть, и поесть сегодня не успел.

Сеня густо покраснел. Он действительно не ел со вчерашнего вечера и, кроме того, был измучен и утомлен всем пережитым.

— Спасибо, — ответил он, — я сыт.

— Нет, нет, — настойчиво и ласково повторила Настя, — я не отпущу тебя, сейчас мы будем ужинать. Да тебе и нечего делать там. Если что случится, батюшка пришлет сказать, да и матушка, наверное, уже послала кого-нибудь в Артемьевку.

Сеня колебался. Но в эту минуту на балкон вышла Марья Ивановна.

— Ну, вот, — несколько успокоенная, начала она, — я послала конюха Еремку в Артемьевку сказать, что для дорогих гостей все готово, а коли что случится, чтобы тотчас же прискакал сюда.

— Ну вот видишь, Сеня, — радостно воскликнула Настя, — тебе и идти незачем.

Сеня стоял, опустив голову.

— И вправду, Сеня, — сказала Марья Ивановна, — куда ты пойдешь? Там тебя невзлюбили, смотри, еще новая беда выйдет, мне сейчас твоя мать рассказала…