— Конечно, к настоящему высшему обществу они не принадлежат, — продолжал Джоффри. — Просто устраивают так, что попадают во все газеты. Никчемные бездельники, прожигатели жизни — и только. Грязная пена, оставленная войной. Скоро Стране станет от них тошно, и их вышвырнут вон. И чем раньше, тем лучше. Империю создали мы, и мы удержим то, что наше. Мы не станем надрываться до кровавого пота ради компании таких безнравственных вонючек. Возьмите, к примеру, сына Старика…

— Какого старика? — перебила Джорджи.

— Старик — директор моей акционерной компании, — внушительно сказал Джоффри. — Ему принадлежит больше половины акций, да, собственно, он компанию и основал. Получает годового дохода восемь, а то и десять тысяч, если не больше. Ну так он послал сына учиться в какой-то университет, а тот связался там с пакостной компанией… ну, вы знаете, с дегенератами.

— Дегенератами? — недоуменно повторила Джорджи.

— А, это такая гнусность… я вам не могу объяснить, — поспешно сказал Джоффри. — Как бы то ни было, этот молокосос наотрез отказался заняться делом на плантациях и болтается в Лондоне, пробует пристроиться куда-нибудь актером. С его-то возможностями!

— Как ужасно для бедного отца, — вознегодовала Джорджи.

— Вот так-то! — заключил Джоффри, хотя Джорджи не совсем уловила, что именно было так. А попросить, чтобы Джоффри объяснил, она не успела — из дома вышла Алвина и позвала их пить чай. Но Джорджи все равно чувствовала, что разговор у них был чрезвычайно интересный и поучительный. Как все-таки хорошо, когда у тебя есть умный собеседник!

Умение вести интеллектуальные разговоры было отнюдь не единственным победительным свойством, которое Джорджи открыла в Джоффри. Он, подобно ей, разделял широко распространенную, но по сути своей мистическую страсть ко всяким механическим приспособлениям — этому индустриальному колдовству белых. Гигантское умственное усилие, ценой которого Джоффри извлек себя из болота религии, было потрачено практически зря, так как он тут же угодил в куда более древнюю и миазматическую трясину магии. Преклонение же перед механическими игрушками находило неизменный отклик в душе Джорджи, где оно неразрывно сплелось с извечной женской страстью к побрякушкам.

Обнаружить, что Джоффри — типичный машинопоклонник, не составило бы большого труда: со своими идолами он куда больше возился, чем пользовался ими, и стоило ему купить очередное механическое чудо, как он тут же начинал подумывать о следующем. За кратчайший срок он совершенно преобразил «Омелу». Полковник просил его считать их дом своим, и он вел себя соответствующим образом. Он обзавелся патефоном и не пожалел времени, чтобы разобрать его и снова собрать, проделав это с полнейшим успехом, чем и доказал свой механический гений. Джорджи и он провели много счастливых часов над каталогами пластинок, решая, что купить в Криктоне. И Джоффри вовсе не ограничился танцами и песенками из последних музыкальных комедий. Наоборот, он обогатил их собрание «Шествием гномов» Грига, вагнеровским «Полетом валькирий» и замечательнейшим исполнением «Сердце красавицы» Верди итальянским тенором в нью-йоркской Метрополитен-опере. Первую пластинку он купил, потому что, как он выразился, эта музычка даст три очка вперед любой другой, остальные же две были приобретены из соображений иного порядка — они (слава механике!) отличались не только громкостью, но и рекордной чистотой записи. Полет валькирий был прекрасно слышен за триста ярдов, а итальянский тенор разносился почти на четверть мили. По вечерам в тех редких случаях, когда патефон не подвергался искусному анатомированию, Джоффри ставил фокстроты и учил Джорджи танцевать под благодушным взглядом полковника. Алвина не желала не только танцевать, но и слушать. Джоффри тщетно пытался найти для нее пластинку, запечатлевшую сцены охоты. И даже преподнесенный ей великолепный и сугубо британский «Лис-Ренар» мистера Мейсфилда не умиротворил ее. Она сказала, что лисья травля дело слишком серьезное, чтобы служить долгогривым поэтам темой для насмешек.

Но лишь глубочайшая материнская заботливость и высочайший дар самообладания помешали Алвине взорваться, когда Джоффри вдруг как-то днем вошел в дом с огромным мотком сверкающей медной проволоки и неведомым аппаратом, который показался ей чем-то вроде дьявольского и очень сложного телефона. И, не подумав хотя бы спросить разрешения, Джоффри превратил обитель джентльмена в пошлейшего вида пригородный дом, водрузив над ним бесстыдную антенну. Джорджи в полнейшем восторге умоляла Алвину не сердиться. Алвина плотно сжала губы, отправилась (что для нее было истинным подвигом) в долгую одинокую прогулку, но стоически промолчала. Этот радиоприемник неизмеримо превосходил древний ящик в «Бунгало Булавайо», но Джорджи не получила от него того удовольствия, которого ждала, потому что Джоффри никогда не бывал удовлетворен приемом и все время возился с лампами и прочим, чтобы его улучшить.

Джоффри весьма огорчало и мучило отсутствие электричества и телефона в «Омеле». Как-то утром, застав полковника в саду одного, Джоффри со всей тактичностью коснулся этой темы.

— Отличное утро, сэр.

— Превосходное, — ответил полковник, вслушиваясь в отдаленную дробь выстрелов сэра Хореса и его гостей. — Очень жаль, мой мальчик, что мы не можем предложить вам никакой охоты. Лучше дня, чтобы постоять с ружьем, и не бывает.

— Ну что вы, сэр! Наверное, что-нибудь в этом смысле мы скоро придумаем. Но я вот что хотел сказать: наверное, вам очень неудобно обходиться без телефона? Мне вчера пришлось поехать на почту, чтобы позвонить в Криктон.

— Сожалею, что вам пришлось затрудняться, — мягко сказал полковник, — но телефон для меня просто перевод денег. Видите ли, мне не с кем разговаривать, да и со мной тоже некому.

— Жутко полезная штука для покупок и всего такого прочего, — объяснил Джоффри.

Полковник покачал головой. Он был не намерен сознаваться, что не может позволить себе обзавестись телефоном, какую бы пользу это ни принесло ногам Джорджи и памяти Алвины.

Джоффри переменил тему.

— Я на днях заметил у речки очень недурную электростанцию с проводкой в поместье. Почему бы вам не договориться с владельцем и не провести электричество сюда? Можно было бы столько тут всего установить! Я бы сам мог сделать практически все, что требуется, если бы только у нас был ток.

— Очень любезно с вашей стороны, мой мальчик, очень любезно, но нет. — Полковник скорбно покачал головой и продолжал доверительным тоном: — Собственно говоря, я был в отличнейших отношениях со Стимсом, но потом моя жена с чертовской нетактичностью его обидела, в обычной своей манере. Впрочем, он все равно не дал бы согласия. Один из тех типов, кому деньги ударяют в голову, если вы понимаете, что я хочу сказать. Он считает, что речка принадлежит ему вся только потому, что около мили она протекает по его земле, и ему в голову не пришло бы позволить кому-нибудь еще пользоваться его электрическим током.

— А вы предложили бы платить ему, — посоветовал Джоффри.

Полковник всю жизнь страдал этой неизлечимой болезнью — предлагал платить за то, что было ему совершенно не по карману, но на этот раз он решительно отказался. Он сказал, что слишком стар для недоразумений с соседями, а тем более богатыми. Пусть это остается птичкам помоложе и похрабрее вроде миссис Исткорт. И Джоффри неутешно удалился с пустыми руками и, чтобы утешиться, повез Джорджи в кино, а точнее — Джорджи и кузена.

Джоффри предпочитал кино театру. Объяснял он это тем, что кино и современнее, и живее, но на самом деле его пленяла механическая сторона. Он сказал Джорджи, что, будь у него больше денег, он бы и сам занялся этим делом — будущее за кино, а театр давно уже мертв и вообще рухлядь. Правда — хотя об этом он умолчал — раза два-три он ездил в одиночестве в Лондон и оставался там ночевать, чтобы «посмотреть представление». И возвращался он за полдень усталый, но довольный, весьма неопределенно отвечая на вопросы, какое представление он смотрел.