Мистер Джадд, которому довелось лишь четыре раза пересечь границы родной страны, говорил с апломбом пресыщенного любителя кругосветных путешествий. Мистер Рейпер почувствовал, что исполнение его миссии только все больше затрудняется. И ринулся напролом.

— И еще странно, — продолжал он с мрачным пессимизмом, — как человек не видит, что у него под носом творится.

— Да неужто? — с сомнением произнес мистер Джадд. — Может, конечно, такие люди и есть. Лишенные, так сказать, природной наблюдательности.

— Вот, к примеру… — Мистер Рейпер теперь обливался горячим потом. — Вот, к примеру, вы и ваша Лиззи.

— А Лиззи тут при чем? — Мистер Джадд прожег собеседника взглядом, но, вопреки постулированной своей природной наблюдательности, ухитрился не заметить его смущения.

— Нездоровится ей, верно?

— Желудок расстроился, — твердо заявил мистер Джадд. — От жирного и сладкого. За обе щеки уписывает, точно сирота голодная. Ну вот кишки-то, я ей толкую, и вздуваются, а держать ничего не держат. Ложка касторки да умеренность, так все живо пройдет!

— А если тут не в расстройстве дело?

Мистер Джадд немного удивился.

— Так еще-то что может быть?

— Она вот с вашей хозяйкой вчера к доктору ходила по этой причине.

— Это еще что такое! — негодующе вскричал мистер Джадд. — Кидают денежки на докторские капли, а мне ни слова! Хм!

— Не в желудке тут причина, — смущенно сказал мистер Рейпер.

— Так в чем же? — Мистер Джадд был сбит с толку этими темными намеками. Но мистер Рейпер шарахнулся в сторону:

— Вечером вчера я видел миссис Джадд, и она попросила сказать вам. Сами-то они с Лиззи вам сказать опасаются. Она боится, как бы вы ее из дома не выгнали.

— Кого — из дома? — Недоумение мистера Джадда перехоцило в изумление и досаду.

— Лиззи.

— Чтоб я выгнал из дому родную дочь! Не понимаю даже, как такое может сказать человек, у кого свои дети есть. Да вы меня хоть озолотите, мистер Рейпер, но я этого не сделаю.

— А вы верно знаете, мистер Джадд, что не выгоните, что бы там ни случилось?

Мистер Джадд поднял руку, словно готовясь торжественно произнести нерушимую клятву, но в путаницу его мыслей пробралось внезапное подозрение.

— Она что? Надерзила миссис Смизерс и получила расчет?

— Нет, — осторожно ответил мистер Рейпер, вроде бы нет. Только не берусь утверждать, что от места ей не откажут.

Мистер Джадд запыхтел трубкой чуть испуганно.

— Не хотите же вы сказать мне, мистер Рейпер, что моя дочь… что моя дочь воровка?

Последнее слово он произнес через силу. Мистер Рейпер был шокирован и огорчен.

— Нет, мистер Джадд, нет, нет, нет. Конечно, Лиззи никогда бы… Но что вы сказали бы, если бы она ждала ребенка?

Мистер Джадд встал как вкопанный и вынул трубку изо рта.

— Ждет ребенка?

— Да, ждет ребенка?

— Лиззи?

— Да, мистер Джадд.

Пол минуты мистер Джадд созерцал янтарное великолепие своего мундштука невидящим взором. Однако какую-то мысль он, видимо, из него почерпнул и, вновь сунув трубку в рот, раз десять глубоко затянулся. С каждой затяжкой удивление и озабоченность заметно шли на убыль, сменяясь безмятежностью. Ярдов двадцать мистер Джадд прошел в молчании, а мистер Рейпер, успевший впасть в отчаянное волнение, семенил рядом. В конце концов мистер Джадд изрек приговор с невозмутимостью оракула:

— Ну так он на ней женится, и все тут.

Вспотев еще больше, мистер Рейпер выпалил:

— Да не может он на ней жениться-то.

— Это еще почему?

— Потому что у него жена и трое детей.

От такого удара мистер Джадд пошатнулся — во всяком случае, в душе. Телесная его оболочка продолжала курить и идти вперед размеренной полной достоинства походкой. Но он молчал. Мистер Рейпер тревожно на него поглядывал, а затем остановился перед своей деревянной калиткой. Мистер Джадд машинально остановился рядом с ним, но не прервал своих глубоких и словно бы тяжких размышлений. Мистер Рейпер воззвал к нему:

— Вы ведь от нее не откажетесь, мистер Джадд, верно? Вы ее из дома не выгоните?

Мистер Джадд пропустил его слова мимо ушей. Или просто их не услышал. Внезапно он стукнул пальмовой тростью об асфальт.

— Я одного стерпеть не могу: как это моя дочь оказалась такой дурой, что не поняла, какая к ней хворь прицепилась. Расстройство желудка, как бы не так!

И он удалился широким шагом, а мистер Рейпер смотрел ему вслед, разинув рот от удивления.

Если мисс Джадд предалась греховной страсти в жажде стать предметом общего внимания, она не ошиблась в расчете. Следующие несколько дней в округе только о ней и говорили. Пади она жертвой зверского убийства, соверши поджог, ограбь королевскую почту, получи наследство от богатого новозеландского дядюшки или окажись нежданно-негаданно ludus natureae[4], сельской Салмакидой, двухголовой свиньей, волосатой девой — толков ходило бы немногим больше. Лишь такие нечеловечески сенсационные свершения могли бы принести ей известность похлеще, чем слухи, что она готовится стать матерью без надлежащего любезного разрешения светских и духовных властей.

Кого человек соединил, никакой Бог да не разлучит.

Что способно яснее свидетельствовать о жадной тяге к жизни, о поэтической потребности срывать покровы привычности с обыденных явлений, столь характерной для обитателей этих трех приходов, чем их жгучий интерес к совершенно как будто бы нормальной беременности? Сторонний наблюдатель, изъеденный нынешним духом скепсиса и циничного безразличия (столь излюбленного авторами желтопрессных филиппик против католических прелатов), сей пресыщенный житель столиц, возможно, был бы несколько удивлен теми нескончаемыми пересудами, порожденными таким будничным, таким естественным, таким повсеместным событием, примеры коего встречаются постоянно и в самых темных глубинах исторических времен.

Мистер Рейпер поделился захватывающей новостью с миссис Рейпер; миссис Рейпер поделилась ею с миссис Этвуд (которая брала стирку, так как мистер Этвуд частенько и буквально и фигурально напивался в лежку); миссис Этвуд поделилась ею с супругой почтмейстера, а та под секретом сообщила ее почтмейстеру, а тот бросился с ней к почтальону, который отправился разносить ее вместе с письмами.

Миссис Исткорт проведала про нее прежде всех, то ли благодаря таинственной вергильевской богине Сплетни, то ли с помощью какого-нибудь расторопного бесенка, услугами которого можно заручиться, написав и подписав кровью ужасный договор с Князем Тьмы — естественно, в твердом уповании, что в нужную минуту его признает недействительным Юридическая Комиссия при Тайном Совете Иеговы Августа и Иисуса Цезаря.

Интерес этот, как без труда установил бы любой беспристрастный следователь, отнюдь не был проникнут только духом сердечной доброты и бескорыстной радости, что вот еще одна молодая женщина успешно приступила к выполнению благодетельной функции, от которой зависит будущее рода человеческого. Собрались ли они с ветвями оливы и мирта, с дарами золота, ладана и смирны, восклицая: «Узрите, девственница понесла, laeti adoremus[5]»? О нет! И даже отвергнув такие обряды, как варварские и вредные, они не доставили ее, ликуя, к обители Венеры Пандемос под вдохновенные звуки: «Cras amet qui numquam amavit, quique amavit cras amet»[6].

Они единодушно ее осудили, толкаясь, ринулись вперед, чтобы первыми бросить камень, дабы не могло возникнуть и мысли, что среди них кто-то не без греха.

Да уж, не дано было мисс Джадд гордо ходить по сельским дорогам, выставляя живот и твердя про себя: «Раба твоя нашла милость в глазах одного из сильных Израилевых, и Господь отверз ложе сна ее. Будь благословенно имя Господне!» Наоборот, с поникшей головой, исплаканными глазами, трепеща всеми членами, пробиралась она из смизеровской Валгаллы к поруганному очагу родительского дома, где мистер Джадд сидел в молчании и курил, погруженный в тяжкие размышления о глупости девчонки, которая вообразила, будто у нее расстроился желудок, хотя всего-то навсего она забеременела.