— Но что же?

Маккол снял руку с рулевого колеса и потер рукавицей подбородок.

— Мне трудно найти подходящие выражения, но по слухам… и я не сомневаюсь в их истинности… этот добродетельный супруг, которого вы так жалеете, не брезговал жить на безнравственные заработки своей жены.

— Безнравственные заработки? — спросила Джорджи с приятным волнением, заинтригованная тем, что и заработки могут быть безнравственными. — А что это такое?

— Вы правда не знаете?

— Нет.

Маккол присвистнул.

— Чтоб мне пусто было! Значит, все еще одна половина человечества не ведает, как живет другая!

— Я знаю, что я ужасно невежественная, — жалобно сказала Джорджи, — но как может девушка узнать что-то о жизни, безнравственности и других важных вещах? Спрашивать папу и маму мне не хочется, хотя у меня столько вопросов! А другие девушки только глупо хихикают, а священники всегда говорят, что приличных девушек следует отгораживать от мира. Но я не хочу, чтобы меня отгораживали от мира, я хочу знать о нем!

— Ну что же, вполне естественно, — заметил Маккол, несколько удивленный таким взрывом. — Но мне казалось, — добавил он злокозненно, — что вы должны были много почерпнуть у нашего общего друга Перфлита.

Джорджи густо покраснела.

— Он говорит невозможную чепуху, я считаю его подлым человеком и не хочу его больше видеть! Никогда!

«Ого, — подумал Маккол, — вот, значит, как далеко зашло, а? Уж слишком она щедра на уверения!»

А вслух он сказал, старательно глядя на дорогу перед собой, чтобы дать ее румянцу схлынуть:

— Проступок мистера Ригли, который, по-моему, рассматривается законом довольно сурово, заключается в том, что он позволял жене иметь дело с другими мужчинами, брать у них деньги и отдавать часть этих денег ему.

Осмыслить все это сразу Джорджи не удалось.

— Я не совсем поняла. Я… Вы хотите сказать, что миссис Ригли делала это… с другими мужчинами… за деньги?!

— Да.

— Ах! И он знал? И брал эти деньги?

— Как он мог не знать? Он же видел, что его жена всегда при больших — для женщины этого сословия — даже очень больших деньгах, и ему было известно, что заработать столько честным трудом она никак не могла.

Джорджи тщетно подыскивала слова, чтобы выразить весь свой гадливый ужас и изумление. Принадлежность к сельской знати чревата среди прочих теневых сторон убогостью словарного запаса, так что чувство, вызванное волосом в супе, и священный ужас перед кровосмешением приходится изливать в одних и тех же выражениях.

— По-моему, это жутко отвратительно! — воскликнула она. — Это… это низко!

— Да уж не высоко, — хладнокровно согласился Маккол.

— Просто поверить не могу! — негодовала Джорджи. — Я думала, это делают только самые ужасные уличные женщины, но ведь Ригли состоят в браке, у них есть дети! Их надо выгнать из Клива!

— Ну так они переберутся куда-нибудь еще и натворят там вещей похуже, — философски заметил Маккол. — И хотя их приемы слишком уж прямолинейны, уникальной парой я их никак не назову.

— Как! Неужели, по-вашему, есть и другие такие люди? Не верю!

— Милая барышня, — с легким раздражением ответил Маккол, — я ничего обидного сказать не хочу, но вы крайне не осведомлены о жизни.

— Да, я знаю. — К Джорджи вернулось все ее смирение. — Но я просто не в силах поверить, что это правда.

— Тем не менее это так. Многие мужчины карабкаются наверх по ступеням своих мертвых любовей. Многие незаслуженно успешные карьеры прячут темные тайны. Я вовсе не утверждаю, что подобное можно найти среди честных простаков, среди людей, на чьей порядочности держится мир. Конечно, ничего подобного и помыслить нельзя о людях вроде Каррингтона, или Джадда, или большинства обывателей в здешних приходах, но, как вы видите, Ригли есть и тут. А в мире карьеризма, так сказать, они не только не исключение, но почти правило.

— В мире карьеризма? — пробормотала Джорджи с недоумением.

— Я имею в виду мир или сферы, где люди существуют почти только благодаря своей пронырливости и хитрости. И другие сферы, где они пролагают себе путь любой ценой — и достойной и недостойной.

— Но вы же сказали, что Ригли серьезно нарушали закон! Почему же они не в тюрьме?

Маккол вздохнул. Устало и с некоторым нетерпением.

— Вы же не думаете, что люди в мире драгоценностей и автомобилей будут вести себя с наглым бесстыдством Ригли? На все есть своя манера. Например, начинающий предприниматель знакомит свою хорошенькую жену с влюбчивым, но влиятельным давно утвердившимся человеком и не слишком интересуется, о чем они беседуют, лишь бы его новой фирме была оказана поддержка там, где следует.

— А! Предприниматели! — произнесла Джорджи с великолепным презрением военной аристократии к тому, о чем она не имеет ни малейшего понятия.

— И не только предприниматели. Хотя у преуспевших дельцов возможностей больше, раз у них денег больше. Но те, кто помудрее, соблюдают сугубую осторожность. Я убежден, что они тратят массу времени, увертываясь от нежелательных авансов. Так издатели прячутся от назойливых дам за бастионами рассыльных и преданных машинисток.

— Вот теперь вы говорите такую же чепуху, как мистер Перфлит! — вскричала Джорджи. — Я вам не верю.

— Хорошо, не верьте. Кстати, женские чары бывают достаточно сильны и без «этого», как вы выражаетесь. Но разница не принципиальна. Мало найдется мужчин, которые могли бы искренне поклясться, что никогда не извлекали выгоды из сексуальной привлекательности своих жен. Даже самые бескомпромиссные политики приобретают голоса избирателей с помощью обворожительных улыбок и обаятельности своих жен!

— Политика в нашей стране полностью поражена коррупцией с тысяча девятьсот шестого года, — провозгласила Джорджи, без стеснения присваивая одно из любимейших изречений полковника.

— Быть может, — хладнокровно ответил Маккол, притормаживая, так как они приближались к «Омеле». — Но даже непорочная Армия не составляет исключения. В чины ведь производят далеко не всегда в соответствии с заслугами.

— Этому я никогда не поверю!

— В таком случае, — возразил Маккол, — боюсь, вы не очень внимательно читаете газеты и не осведомлены в благородном искусстве закулисных интриг.

Неделикатные макколовские изобличения ввергли Джорджи в легкую тошноту и совсем уж беспросветное уныние. Правда, в истории с Ригли путь нравственного попустительства оказался не таким уж гладким, но, увы, с горечью приходилось признать, что, не пади миссис Ригли жертвой романтической страсти, они безмятежно продолжали бы свой образ жизни, пока их дети не подросли настолько, чтобы взять родителей на содержание, превратив Грех из необходимости в приятное развлечение. Еще горше было думать об обвинениях, которые Маккол бросил в адрес более или менее высших, а точнее, преуспевающих классов. Поверила она ему не совсем, как не совсем верила в Божественное Провидение, но не могла не думать о его словах. Что за мир!

Она приняла твердое решение быть с этих пор чистой и отправилась послушать проповедь locum tenens[22], который временно замещал Каррингтона. Он оказался обрюзглым толстячком с алкогольно-красным лицом, хранившим выражение робкой растерянности, вполне понятной, если учесть, что он вечно пребывал под мухой и в вечном страхе лишиться за это сана. Джорджи не обрела ни малейшего утешения, ибо служитель Божий так боялся кого-нибудь задеть, что о таинствах своей веры говорил с извиняющимся видом, а большую часть проповеди посвятил невнятным истолкованиям символического смысла отдельных частей церковного облачения. На его счастье, никто почти ничего не расслышал, иначе миссис Исткорт, уж конечно, обвинила бы его в попытке отравить их души ядом папизма.

Джорджи очень сожалела, что мистер Каррингтон уехал столь внезапно, как бы бросив ее в самый разгар сражения с Силами Зла. Но стычки с сэром Хоресом становились все бурнее, и Каррингтон поспешил отбыть, лишь бы избежать скандала, который явно провоцировал сэр Хорес, чтобы насолить попу, имевшему наглость пойти ему наперекор. Джорджи, если воспользоваться ее собственным слащавым выражением, «совсем расклеилась» и вопреки всем хорошим манерам и стоицизму вожатой девочек-скаутов много часов проводила в своем «убежище», тоскливо бездельничая. Она не воспряла духом даже от веселых поддразниваний кузена, который вернулся из своего изгнания, точно охолощенный осел, тщетно стараясь придать себе высокомерный вид. Программа развлечений и приятных занятий осуществлялась с беспощадностью, которая сокрушила бы менее стоический дух. Но даже Джорджи порой бывала готова сорваться на визг, когда кузен призывал ее к усладам кристолеографии, или Алвина выходила из себя за бриджем, тонкости которого Джорджи никак не могла постичь, тем более что играть ей совершенно не хотелось.