Дела действительно шли из рук вон плохо. За младшими детьми, лишенными забот любящей матери, теперь приглядывала одна из старших сестер, которую призвала домой категорическая телеграмма, так что она лишилась лучшего места, какое только ей удалось получить за всю ее жизнь, — места младшей горничной. Строгие старшие горничные и кухарки успели вышколить ее, внушить ей уважение к чистоте и порядку, и теперь она к вящему раздражению своих близких принялась школить их. Прежде чем войти в собственный дом, мистер Ригли вынужден был снимать сапоги и оставлять их у порога задней двери; ему не разрешалось плевать даже в огонь; он не получал ни глотка виски, а после самого невинного посещения трактира не знал, куда деваться под градом язвящих поношений; лучшие куски получали дети, которые каждое утро аккуратно посылались в школу, хотя к немалому утешению мистера Ригли частенько сбегали по дороге, доказывая, что у него есть достойные наследники. Хуже того: на имя миссис Ригли продолжали поступать счета, и ее отчаявшийся муж вынужден был свыкнуться с мыслью, что неправедные судьи нашей страны возлагают ответственность за ее долги на него. Все выглядело настолько беспросветным, что он от безнадежности готов был, подобно Саулу, пасть на свою мотыгу или перерезать себе горло собственным садовым ножом.

Он чувствовал, что настала пора принять какие-то меры — и побыстрее. Его душераздирающие, пусть и неграмотные письма оставались без ответа, и вот однажды в субботу он прошел пешком восемь миль, чтобы увидеться с беглянкой. Однако двое детей, с которыми он вступил в переговоры, поведали ему, что мамка уехала в кино с «папкой» и прочими детьми, а их возьмут в кино на будущей неделе, и что едят они очень хорошо, и «папка» надарил им много всяких хороших игрушек — вот погляди!.. Когда мистеру Ригли открылась вся эта роскошь, в которой ему столь жестоко отказывали, его отцовское и супружеское сердце чуть не разорвалось от горя, но он вынужден был удалиться несолоно хлебавши. Неделю он раздумывал, а затем рано поутру вышел из дома, положив в один карман хлеб с сыром, а в другой — половинку увесистого кирпича.

Некоторое время он болтался по улочкам, не зная, что предпринять, и опасаясь, что Бесс и фермера Ривза вместе ему никак не одолеть — фермер, хотя и сластолюбец, мускулатурой обделен отнюдь не был. Мистер Ригли выпил пинту пива, однако решимости не обрел и в глубокой озадаченности прошел селение из конца в конец. Но Господь, упование праведника, ему поспособствовал. Когда он вновь направился к коттеджу Греха, навстречу ему показалась запряженная резвым жеребчиком, заляпанная грязью двуколка с миссис Ригли и фермером. Миссис Ригли блистала нарядом и, как говорится, вся сияла. Мистер Ригли еще издали отчаянно и обличающе замахал руками, крича, чтобы они остановились. Миссис Ригли что-то сказала фермеру, и тот разразился презрительным хохотом по адресу мистера Ригли. Оскорбленный до глубины души Человек Чести и Тонких Чувств выхватил из кармана половинку кирпича и с исступленной энергией швырнул ее в направлении двуколки. Направленный Божественным Провидением кирпич сокрушил левую скулу фермера Ривза именно в ту секунду, когда автомобиль Маккола, украшенный присутствием Джорджи, почти поравнялся с жеребчиком. Последовала поразительная по своей хаотичности сцена. Фермер Ривз, обливаясь кровью, рухнул без чувств на дорогу; миссис Ригли перемежала вопли отчаяния кощунственными эпитетами по адресу своего законного супруга; проходивший мимо школьник на каникулах воскликнул, не сдержав восхищения: «Отличный бросок, сэр, отличный!»; из соседних домов высыпали люди, ухватили жеребчика под уздцы и окружили распростертого на земле прелюбодея; Маккол остановил автомобиль и с чемоданчиком в руке начал проталкиваться к пострадавшему; Джорджи следовала за ним по пятам. Мистер Ригли простоял несколько мгновений, пораженно созерцая сперва с изумлением и радостью, а затем с тревогой и ужасом недвижное и, видимо, мертвое тело, после чего повернулся и бежал, весь бледный и трепещущий.

Все говорили разом, задавали вопросы, не получали ответа, испускали бесполезные восклицания. Миссис Ригли продолжала вопить и сыпать проклятиями, на редкость сочными в своей непристойности, которая заставила Джорджи содрогнуться даже больше, чем вид крови, пролитой штатским. Маккол начал распоряжаться. Четырем из вездесущих безработных он приказал отнести фермера Ривза в ближайший дом, а пятый получил распоряжение отвести занервничавшего жеребчика назад в конюшню. Миссис Ригли он сурово велел замолчать. В ответ она назвала его низким бесчувственным скотом, залилась слезами и попросила, чтобы ее похоронили в одной могиле с возлюбленным. Тем временем доктор отослал Джорджи в автомобиль дожидаться его там.

Джорджи не очень нравилось сидеть одной посреди незнакомого селения — как они все смотрят! Тем не менее их неодобрительное разглядывание она выдержала с полным достоинством: почему-то, сидя в автомобиле, преисполняешься пренебрежения к шарящим по тебе глазам, какого невозможно почувствовать, если сидишь просто на придорожном камне. Маккол отсутствовал очень долго — во всяком случае, так показалось ей. Наконец он вернулся с сердитым лицом и завел автомобиль излишне резко.

— Я этими людишками по горло сыт, — сказал он. — Живут, как свиньи, а страховой врач — их раб. И даже «спасибо» не услышишь.

— Но как он? — робко осведомилась Джорджи. — Он не убит? Нет?

— Господи, конечно нет! Пришел в себя еще при мне. Но ничего хорошего: сломана челюсть, и, боюсь, он может лишиться глаза.

— Ах! — Джорджи благовоспитанно содрогнулась при мысли о чужой боли. — Бедненький, как ужасно! Почему тот другой решился на такую страшную вещь?

Маккол заколебался — обязан ли врач просвещать? Ну, ей не помешает узнать кое-что о подлинной жизни: может, научится в будущем остерегаться вкрадчивых подлецов вроде Перфлита.

— Камень бросил Ригли, муж этой женщины, — сказал он медленно. — А бросил он его в человека, который содержит ее и часть их детей.

— Ах, как ужасно! — повторила Джорджи, вновь благовоспитанно содрогнувшись. На этот раз от девичьей стыдливости.

— Разве вы ничего про это не слышали? Да, ведь вы уезжали! Скандальнейшее было происшествие.

— Она… она оставила своего мужа, — спросила Джорджи, еле дыша от волнения, — и поселилась у другого мужчины?

— Да.

— Как ужасно она поступила! И каким мерзавцем должен быть этот другой! И какое горе для бедненького Ригли! Разумеется, — продолжала она добросовестно, — я не одобряю, что он пытался вот так убить этого другого, но считаю, в подобных случаях есть все оправдания. А вот женщина, я считаю, должна понести наказание. Только дурная женщина способна на такой поступок.

— Хм? — Маккол, вспомнив о Перфлите, скосил глаза, но увидел лишь выражение абсолютно добродетельного негодования. — Не думаю, что ее можно как-то наказать, но не удивлюсь, если Ригли получит три месяца за нанесение телесных повреждений.

— Не может быть! Вы правда так думаете? Но неужели они не поймут, как должен он был любить ее и страдать, если решился на подобное.

— Ну, не знаю. Видите ли, мистер Ригли тоже не такая уж ходячая добродетель, и его жена, если захочет, может устроить ему крупные неприятности.

— Какая жалость! Это ведь до ужаса несправедливо! Ну пусть он пил, но все-таки, я считаю, у нее не было права вот так его бросить!

Джорджи стояла за серьезность намерений и за то, чтобы люди с серьезными намерениями держались вместе, пока смерть их да не разлучит. И совершенно очевидно, раз уж отыскать мужчину с серьезными намерениями не так-то просто, бросать его ради другого, чьи намерения могли оказаться вовсе не серьезными, значило поступить с глупой и мотовской нерасчетливостью. Маккол подумал, что она принадлежит к породе жен с бульдожьей хваткой.

— Нет, дело не в пьянстве, хотя не сомневаюсь, что этот джентльмен не откажется от стаканчика крепкого напитка. Я имел в виду что-то, к чему закон относится более сурово.