— Уберите свой крем подальше, а то в рундуке посуда, в ней люди едят.

— Есть убрать!

Саблин легко взбегает по трапу наверх. Когда стихают его шаги, Ермолин испуганно говорит:

— Влипли!

— Ничего не будет, — уверенно говорит Голованов.

— Все-таки лучше выпить, — советует Игорь, достает кружку и протягивает ее Ермолину: — Давай, ликвидируй как класс.

— Не-е, что ты! — отмахивается Ермолин.

— Ладно, давай я. — Голованов берет кружку, пьет. — Фу, какая гадость!

Игорь ополаскивает кружки у бачка с водой, Голованов плюется, Ермолин стоит у трапа и опасливо поглядывает наверх.

— Все-таки вам, ребята, лучше побыстрее уйти, — говорит он.

— Заячья у тебя душа, Ермолин! — Голованов, кажется, пьянеет, говорит громко. — Не дрейфь, ничего не будет. Думаешь, он поверил, что это крем? Дудки! Он все понял, но сделал вид, что ничего не случилось. А почему? Потому что сам боится: как же, у него в подразделении и вдруг — ЧП. Нам что: мы в худшем случае отсидим на «губе» по пять суток, и все. А ему — хуже. Это ЧП на его карьеру повлиять может. Уловил? Вот так.

— Думаешь, никому не скажет?

— Уверен. Невыгодно ему это, вот в чем суть. Слышал, как он сегодня на собрании распинался? Все-то у нас хорошо, без зазубринок. Получается, что на поверхности все гладко, никаких пузырьков, а что в глубине? Я тебя спрашиваю, что в глубине?

— Ну, есть, конечно, недостатки.

— Во! Есть! А почему мы их замазываем?

— А тебе что, выгодно их показывать? Чтобы мы хуже других выглядели? Смотрите, мол, какие мы бяки!

— Да не орите вы, черти, говорите спокойно, — пытается урезонить Игорь.

Но и Голованов и Ермолин разошлись не на шутку.

— Замазывать недостатки — это, по-твоему, правильно? — наседал Севка.

— А чего же ты раньше молчал? На том же собрании? Не пустил он тебя в город, вот и повело тебя на справедливость. А где она раньше, твоя справедливость, была, а?

Севка неожиданно спокойно признался:

— А ведь ты прав, Ермоша. Верно, где она была? Или я только спьяну такой храбрый?

— Действие второе, картина третья: сцена самоистязания, — торжественно объявил Игорь.

— Погоди трепаться, тут принципиальный разговор.

— Ладно, самоедствуй. Закуси одеколон «В путь» своим гордым самолюбием.

— Игорь, помолчи, тут действительно серьезный разговор.

— Черт с вами, молчу.

Но замолчали все. Игорь иронически улыбнулся:

— Иссякли?

— Почему «иссякли»? — Ермолин опять завелся. — Другой бы как поступил? Поздравил бы Севку с днем рождения, сказал какие-то хорошие слова. А он небось и не знает о том, что день рождения.

— Откуда ему знать? — горько усмехнулся Голованов. — Он вообще ничего не знает. Я вот, к примеру, хотел не только освоить специальность рулевого, но и изучить штурманское дело. В конце концов, у меня среднее образование. А кто мне поможет? Однажды попросил определить место корабля по пеленгам, мне Саблин прямо сказал: это, мол, не твое дело, и нечего соваться.

— Стоп травить! — Игорь поднял руку. — Давайте условимся не нарушать последовательности развития драмы. Идет сцена самоистязания. Полоскать косточки старшего лейтенанта Саблина в помоях кубриковых сплетен будем в следующем действии. Прошу не отклоняться от сюжетной линии.

Молодец Игорешка! А я-то, дурак, тоже хотел рассказать о разговоре с Саблиным.

— Имею к вам, матрос Голованов, один кардинальный вопросик: как вы оцениваете свое личное отношение к службе? Все ли у вас в порядке? Только откровенно!

— А что мне от тебя скрывать? Конечно, не все в порядке. В румпельном отделении — мое заведование, а порядка я там так и не навел, сверху чисто, а по углам — грязь. Даже ржавчину обнаружил. На ЗКП крышка нактоуза на «соплях» держится, давно собираюсь починить, да все руки не доходят. Ну и более мелкие нарушения: обрезал тельняшку, вот видишь — бескозырка не по форме, читал на дежурстве и так далее.

— А у вас, матрос Ермолин, как идут дела? — тоном прокурора спрашивает Игорь.

— У меня список еще длиннее. Да разве для него хочется что-нибудь делать?

— Для кого, для Саблина? А разве вы, матрос Ермолин, Саблину служите? Кому вы служите? Ну, говорите, не стесняйтесь.

— Ну, народу, Родине.

— Вот именно: народу, Родине. И без «ну». Не бойтесь громких слов, они выражают суть. А какого же черта вы тут расхныкались? А ты чего молчишь? — теперь Игорешка напустился на меня. — Или боишься правду в глаза сказать, дружбу испортить? За спиной-то все вы Цицероны, а как в глаза сказать, у вас духу не хватает. Вы что, думаете, мир населен одними Саблиными? Фигушки! — неожиданно заключил Игорь и, аккуратно загнув пальцы, в самом деле показал нам фигу.

Успокоившись, веско сказал:

— Вот что, мальчики. Предлагается такое решение. Слушали: матросов Голованова, Ермолина и Соколова. Ну, чего пялишь глаза? И Соколова. Часть констатировочная: отметили беспринципность вышеозначенных лиц. Часть решающая — постановили: а) навести всем порядок в своих служебных делах, памятуя, что служим не для Пупкина или Саблина, а для народа; б) оценку каждому поступку и действию, своему или другого лица, давать с принципиальных позиций, а не из личных интересов; в) вести борьбу против всякой беспринципности и смело выводить на чистую воду всех проявляющих ее в той или иной форме, не щадя живота своего.

Кто за данную резолюцию, прошу голосовать. Принимается единогласно. А теперь полезем наверх, глотнем по паре унций кислорода.

Мы долго сидели на юте, дымили сигаретами и молчали.

А ночью я слышал, как Аристотель снова плакал.

Море опять ходит ходуном, и стрелка компаса мечется как угорелая. Саблин мрачно следит за ней, докуривая сигарету. Какого черта он торчит здесь, на мостике, мог бы спокойно покурить в своей штурманской рубке!

Вот уже несколько дней он мрачен как туча. Но никого не ругает, все молчит, отдавая лишь самые необходимые распоряжения. Об истории с одеколоном никто пока ничего не знает. Значит, все-таки Голованов был прав.

Ермолин подходит к Саблину, спрашивает:

— Товарищ старший лейтенант, куревом нельзя у вас разжиться?

Саблин вынимает из кармана портсигар, протягивает матросу. Ермолин поворачивается спиной к ветру, открывает портсигар, достает сигарету.

— Заодно уж и растопить разрешите. Как говорится, «дайте бумажки, вашего табачку закурить, а то у меня поесть нечего, да и переночевать негде». — Ермолин подмигивает Саблину. Вот нахал!

— А вы спросили у командира разрешение курить на мостике?

— Так точно. Он разрешил.

— И все-таки идите вниз. Вам тут вообще сейчас нечего делать, — как-то устало сказал Саблин. Он, наверное, и в самом деле устал. Третьи сутки мы беспрерывно ходим по штормовому морю, и третьи сутки Саблин не спускается вниз. Только прикорнет в рубке часок-другой и опять, смотришь, «кидает пеленжок», как говорит старпом.

Ермолин спускается вниз, Саблин уходит в рубку. Но вскоре за ним приходит рассыльный и говорит:

— Товарищ старший лейтенант, вас секретарь партбюро приглашает.

Саблин спрашивает у командира разрешение и спускается с мостика.

На мостике остаются вахтенный офицер, командир и я. Командир тоже спит мало. Когда на мостике его сменяет старпом, Николаев, вместо того чтобы спать, идет по кораблю. Утром задержался в турбинном отделении, потом пошел к турбинистам в кубрик, пробыл там до самого обеда. Протасов, заглянув после обеда на мостик, упрекнул командира:

— Так и не спишь? Ну-ну, смотри, свалишься. Мог бы свои научно-популярные беседы и после похода провести.

Николаев усмехнулся:

— Ну и замполит у меня. Прямо Шерлок Холмс. Откуда тебе известно о разговоре?

— А ты спроси у любого, ну вот хотя бы у Соколова, он тоже знает.

— Соколов, знаете?

— Так точно.

Я и правда знал. По кораблю уже прошел слух, что командир рассказывал турбинистам о том, что такое плазма.