Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ветер с норд-веста, к вечеру чего-нибудь нагонит.

— Не привыкать.

— Почему около Борнхольма всегда штормит?

— В проливы, как в трубу, дует. И все это сходится именно в районе Борнхольма.

— Вперед, самый малый!

— Соколов, смотрите внимательно, что я делаю.

Но я не вижу, что делает старшина, а смотрю на нос корабля. Он медленно наползает на корму стоящего впереди эсминца. Я испуганно гляжу на старшину, лицо его спокойно. Наверное, я что-то пропустил в его действиях, потому что, когда снова посмотрел вперед, корма эсминца у нее осталась слева. Корабль медленно выходит из ковша гавани, разворачивается в канале.

Под носом у нас к выходу из гавани проскакивают два торпедных катера.

— Что они там, ослепли? — сердится старпом. — Ведь видят же, что два нуля на боте.

— Сообщите им по УКВ, — говорит командир.

— Вон видите два флага на боте? Это значит: «Веду водолазные работы», — поясняет мне старшина. — Надо идти мимо них на малом ходу, а то разведешь большую волну, побьет водолазов.

Видимо, по УКВ уже дали знать катерам, они сбавили ход. Но волна все-таки достигла бота, его начало раскачивать. Кто-то на борту бота погрозил катерникам кулаком.

Наконец на мостике стало тихо. Я даже слышу, как командир выговаривает старпому:

— Все хорошо, но надо спокойнее, Сергей Викторович. И потом — «сопли». Нехорошо. Пора отвыкать от подобного красноречия.

— Виноват, не сдержался, — говорит старпом. Замечает, что прислушиваюсь, хмурится. Я отворачиваюсь.

В этот момент корабль входит в ворота. Они узкие, и, наверное, от рулевого требуется большое искусство, чтобы не наскочить на каменный мол. У меня даже мурашки пробегают по телу, когда я смотрю на стремительно пробегающую в нескольких метрах от борта голову мола. Но корабль благополучно проходит ворота, и впереди открывается море — теперь уже настоящее. Вот оно, долгожданное!

Я испытываю какое-то странное ощущение своей мизерности и беспомощности. Куда ни глянь — всюду вода и небо. Море — огромный котел площадью в десятки тысяч квадратных километров. И корабль, казавшийся в гавани громадным железным чудовищем, здесь стал вдруг маленьким гудящим паучком, который медленно ползет по этой бесконечной площади. А что такое я? Песчинка. Если еще учесть, что под килем глубина в несколько десятков метров, становится совсем жутко.

Когда смотришь вдаль, море кажется очень мирным. Распаханное ровными рядами волн, оно представляется огромным полем, с которого только что сошел снег, лишь в бороздах остались белые заплаты льда, не тронутые солнцем.

Но вблизи, у самого борта, море злое. Оно даже позеленело от злости, сердито плюется брызгами, наскакивает на корабль, бьет его в борт, и эхо этих ударов гулко отдается в стальном корпусе. Корабль нервно вздрагивает, точно испуганный конь. И наверное, Смирнову нелегко обуздать его. Старшина, по-моему, только делает вид, что легко управляется.

— Для крещения вам погодка выдана, как по заказу, — говорит он. — Может, только к вечеру разгуляется.

А меня и сейчас уже поташнивает. Особенно когда смотрю на флагшток, который вычерчивает то в море, то в небе замысловатые фигуры.

— Товарищ старший лейтенант, скоро будет поворот на новый курс? — спрашивает старшина у штурмана.

Саблин смотрит на часы.

— Через девятнадцать с половиной минут. А что?

— Соколову хочу дать попробовать.

— Не рановато?

— Пусть попробует, — говорит командир корабля. Я благодарно смотрю на него, он улыбается. Потом подзывает меня и тихо говорит:

— Если будет невмоготу, вон там стоит обрез. Потравите. Я когда первый раз в море выходил, еще в гавани траванул. При полном штиле.

Наверное, наговаривает на себя, чтобы подбодрить меня. Но мне, и верно, от его слов почему-то становится легче.

Старшина объясняет, как делать поворот.

— Следите за картушкой компаса. На первый раз я буду вам командовать, а вообще это надо знать, как таблицу умножения. Точнее — надо чувствовать корабль. Это потом само придет. Но и вперед не забывайте смотреть. Сейчас мы одни, а когда в строю идем, это особенно важно. Ладно, станьте на мое место.

Я становлюсь на место старшины, кладу руки на манипулятор. И сразу замечаю, что нос корабля начал рыскать.

— Увереннее, не бойтесь, — советует старшина.

Но я никак не могу сдержать корабль, он вихляется, как пьяный. А тут подошло и время поворота.

— Курс двести восемьдесят шесть!

Я нажимаю на манипулятор и вижу, что нос корабля медленно катится влево. Значит, все-таки слушается меня корабль!

— Отводи… Одерживай… Так держать! — командует старшина.

И все-таки я «проскочил» курс на целых восемь градусов. Пришлось долго выравнивать.

— Ничего, для первого раза неплохо, — хвалит старшина.

Со времени начала поворота прошло всего двенадцать минут, а я уже устал, пот градом льет со лба. Никаких физических усилий я не прилагал, это, очевидно, от нервного напряжения.

Старший лейтенант Саблин ловит секстаном солнце, вахтенный офицер по секундомеру засекает время. Они определяют место корабля астрономическим способом. Я пытался разобраться в этом способе, но ничего не понял. Усвоил лишь одно: чтобы рассчитать место корабля по солнцу или по звездам, надо знать штук двадцать формул. А я в математике не силен.

— Ноль! — кричит штурман.

Вахтенный офицер нажимает кнопку секундомера и вслед за штурманом идет в рубку, бережно неся секундомер на ладони. Так носят чашку с чаем. И мне почему-то ужасно хочется сейчас чаю. Крепкого, без сахара.

В это время набегает большая волна, корабль медленно взбирается на нее и вдруг стремительно рушится вниз. Все мои внутренности подступают к горлу, я чувствую, что сейчас из меня вылезут все потроха. Зажимаю рот ладонью и бегу к обрезу. Меня рвет долго и мучительно. Я стою спиной к тем, кто находится на мостике, но мне кажется, что все сейчас смотрят на меня и посмеиваются. Хочется удрать отсюда подальше, забиться куда-нибудь в темный угол. Но надо возвращаться на свой пост. Медленно оборачиваюсь и окидываю взглядом мостик. На меня никто не обращает внимания. Или притворяются? Жалеют. А я не люблю жалости, считаю, что жалостью человека можно только унизить. Вежливо говорю старшине первой статьи Смирнову:

— Извините.

Старшина непонимающе смотрит на меня. Наконец догадывается:

— Ах, это. Не обращайте внимания. Обычное житейское дело. — Вынимает из кармана воблу и протягивает мне: — Вот, пососите, помогает.

Я беру воблу, но чистить не решаюсь, не знаю, можно ли есть на мостике да еще в присутствии всего корабельного начальства.

— Вы только подчиненных угощаете? — спрашивает командир корабля капитан 2 ранга Николаев у старшины. Все-таки заметил!

— Для вас есть вяленая, — говорит старшина и вынимает из другого кармана вяленую воблу.

Командир берет рыбу за хвост и долго стучит ею о ботинок. Затем сдирает кожу и впивается зубами в воблу. Потом эту операцию повторяют остальные — старшина уже успел одарить всех находящихся на мостике. Я чистить воблу не решаюсь, потихоньку отгрызаю голову и сосу ее.

— Вот ведь, черти, достают где-то, — говорит командир. — В городе не продавали ее лет пять, на корабль не получали месяцев восемь, а все сосут.

— Не имей сто рублей, а имей сто друзей, — самодовольно говорит старшина.

— Я вот проверю ваших друзей, — обещает командир. — Эти интенданты, как мыши, в каждом углу у них что-нибудь припрятано.

— Так ведь они все законно получили. Перловку матросы не едят, вот и выменяли на складе. Не у спекулянтов же!

— Дайте еще одну, — просит инженер-капитан 3 ранга Солониченко. — Пивца бы к ней, тогда прозвучало бы.

— А говорят, что механики пьют одну газированную воду, да и то без сиропа, — говорит штурман.

— И парное молоко, — добавляет старпом.

Под шумок очищаю воблу. И верно, от соленого становится немного легче.

— Цель, правый борт двадцать, дистанция сто восемьдесят два, — слышится голос радиометриста.

21
{"b":"177537","o":1}