На севере, наоборот, прежде всего в Тибете и Гималаях, Будда отступает перед сотнями, тысячами явлений пантеонов махаяны и тантраяны. Возникает вопрос, об их значении. Не только Будда размножился и выступает в эзотерических формах как первобудды и татхагаты, размножаются и бодхисатвы в тех случаях, когда они нужны.

В ваджраяне и тантраяне появляются также и женские просветленные существа — тары. Божеств покровительства и инициации мы встречаем в соединении полов — яб-юм, — позиции, которая имеет целью не оргазм, а преодоление всех физических инстинктов и желаний. Но это множество явлений, которые представляют более поздний буддийский пантеон, значительно отдаляет нас от Будды и его учения.

Тем удивительнее остается на протяжении веков до современности почти незамечаемый, воспринимаемый как само собой разумеющийся феномен. Это трон из лотоса, простой или двойной, выполненный целиком или только с фронтальной стороны, на котором сидят или стоят почти все эти фигуры, от Будды Шакьямуни, бодхисатв и тар до групп яб-юм и демонических явлений.

Здесь можно различить объединяющий признак буддийского языка образов, о котором стоит подумать.

В позднем буддизме, особенно в махаяне, цветок лотоса наряду с колесом учения все больше и больше становится главным символом. Причина этого заключается в изменении буддизма, с чем мы уже познакомились. Наряду с дхармой Будды лотос, с которым мы сталкиваемся как темой важнейшей сутры махаяны, приобретает все большее значение.

В то время, как колесо учения, часто с двумя газелями по обе стороны, представляет собой символ Будды, лотос, который на санскрите называется «падма», мы можем признать символом важнейшего бодхисатвы Авалокитешвары, первоначальным именем которого было Падмапани (носитель лотоса). Во всех его ранних изображениях он держит в левой руке полностью распустившийся лотос. Иногда он обрамлен двумя усиками лотоса.

Но и бодхисатва Манджушри, который на многих скульптурах высоко держит в правой руке меч божественной мудрости, на более поздних изображениях и в бронзовых скульптурах обрамлен лотосовыми усиками. При этом на уровне плеч также находятся распустившиеся цветы лотоса, в центре которых расположены поднятый меч и книга мудрости.

То, что здесь речь идет о структуре значений еще не полностью раскрытых взаимосвязей, видно из того, что будущий будда Майтрея в своих многочисленных формах проявления часто изображается в обрамлении лотоса, причем иногда один из цветов еще не распустился и представляет собой лишь бутон. Символика очевидна: Майтрея возвещен человечеству, но он еще не открылся перед ним. Бутон еще не пробился сквозь болото сансары, которое олицетворяет жизнь всех нас. С другой стороны, есть еще тары (женские бодхисатвы), которые с двух сторон украшены побегами лотоса. Зеленая тара — реинкарнация непальской принцессы — на некоторых изображениях опирается небрежно вытянутой ногой на цветок лотоса.

Великий святой и учитель, тибетский реформатор Цзонхава также часто изображен с лотосом.

Нет сомнения в том, что трон из лотоса, на котором находятся все фигуры буддийского пантеона, как и это сопутствующее растение, которое поднимается из илистой воды, указывают на прорыв живого из болота и мути к свету и прозрачности, которому учил Будда и которого добиваются все следующие ему буддийские традиции веры.

Только одна эта глава буддийского образного языка показывает нам, как мало значения придается здесь художественной форме и как много — убедительному способу выражения дхармы.

Каждый изображенный символ также является аспектом учения, как и каждая фигура пантеона, которую нельзя представить без символа, потому что она была бы непонятна.

История буддийского мира образов от Индии через Тибет и Китай до Японии, от Центральной Азии через Шри-Ланку, Бирму, Таиланд и Камбоджу до Индонезии еще не написана, хотя есть некоторые начала. Для этого не хватает слишком многих предпосылок. Так, с живописью и скульптурой Тибета мы познакомились только несколько лет назад. При этом как раз они скрывают величайшие тайны, так как тибетский пантеон насчитывает тысячи иконографических, то есть также эзотерических вариантов.

С оккупацией Тибета китайцами и бегством многих тибетцев из монастырей и храмов были вывезены за пределы страны бесчисленные произведения. Сегодня они рассеяны по всему миру, находятся в музеях и частных коллекциях. Там они рассматриваются частично как выставочный материал, а в частном секторе как капиталовложение.

И все-таки живопись и скульптура древнего, таинственного Тибета стали для многих коллекционеров стимулом для более глубокого занятия этим трудным для понимания миром образов. Начался внутренний конфликт с духом произведений, приводящий к некоторому пониманию своего собственного состояния.

Поэтому при рассмотрении влияний буддийского учения и движений на человека наших дней мы не должны упускать из виду язык образов. Без него доступ к учению Будды был бы для многих еще тяжелее, хотя он и без этого труден, причем — если быть строгим и точным по отношению к себе самому, — во всех его направлениях.

Понятно, что многие западные буддисты отвергают махаяну с ее эзотерическими буддами и бодхисатвами, но еще в большей степени ваджраяну, тантрический буддизм, с его многообразными ирреальными явлениями, представляют их в черном цвете, отвергают их практику как идолопоклонничество, потому что они не понимают тантрическое, потому что рамки их мышления слишком узки для индийских масштабов, потому что не могут охватить космические размеры этих явлений и их фон.

Но, возможно, как раз этим расширяющим движениям, которые так точно соответствуют азиатскому духу, буддизм как целое обязан своим существованием до наших дней, как бы часто ни возникали угрозы его существованию.

К тому времени, которое Будда предвещал как конец Сангхи, в Индии и Шри-Ланке существовали не только сплоченные общины ордена Тхеравадин, но и, как мы уже видели, оживленное дальнейшее развитие буддийских представлений на севере, западе и востоке до Средиземного моря и Китая.

В этих регионах махаяна превратилась во влиятельную религию среди других соперничающих религиозных направлений, воздействие которых объяснялось частично близостью к народу, но в большей степени богатством их образов.

Так получилось, что развитие собственного образного языка стало для северного буддизма жизненной необходимостью, которая открыла ему одновременно ворота в закрытые до этого области с сильными народными религиями, прежде всего в Гималаи.

Предпосылкой для этого поначалу неожиданного развития в первые века нашей эры было всестороннее развитие убедительного, просто потрясающего пантеона, который своими частично блестящими, частично пугающими явлениями впечатлял народные массы, которых глубоко волновало таинство загадочных существ-спасителей и их помощников, как, например, побежденных для службы учению демонов.

Эти изображенные на свитках, тхангка, и в скульптурах явления родились из мира представлений древнего индийского мышления, которое отразилось в мире тантр — таинственных мифических текстов, — которые потом получили наглядное изображение.

Тантры до сих пор считаются, особенно в Тибете и Гималаях, священными писаниями: сложные, часто намеренно вводящие в заблуждение непосвященного тексты вообще невозможно понять без образного перевода символов, употребленных в них.

Трудность понимания и объяснения тантры начинается уже с самого понятия. Оно, как и происходящее от слова тантра название тантризм, многозначно и часто применяется без разграничения в совершенно различных учениях и образах жизни.

Уже его перевод с санскритского необычайно труден. Корневой слог тан означает расширять, умножать. Слово «тана» можно перевести с санскрита как «нить», но также и «расширение». Тантава означает «сделанный из нитей», «сотканный». Для самого слова «тантра» есть два значения: предписанный, или нормированный, и игра на струнах.