Я не люблю сомневаться в людях, подумал Хайдаров, но… «Я сомневаюсь, следовательно, я мыслю». Еще один девиз кураторов, будь оно проклято, я должен предположить, что командир Уйм взглянул в левантинские глаза Марты Стоник, хоть это и запрещено неписаными уставами…

Однако где же очередной пассажир? — спохватился он. В ту же секунду смолкло пение радиомаяка, и голос Жермена, не слишком приятный в натуре и вовсе уж гадкий в трансляции, прохрипел:

— Никола, срочно трубку! Бегом!

Хайдаров вскочил. Почему-то он решил, что все уже разъяснилось, — правонарушитель объявился и можно вернуться к Инге и к «Белкам в колесе», но выскочив в кают компанию, он услышал характерную вибрацию, пение просыпающегося корабля. Медленно угасал экран земного видео, два-три пассажира, стоящие перед ним, тревожно переглядывались. Та-ак, подумал Хайдаров. Распахнув рубочную дверь, он увидел обоих пилотов, Краснова и Жермена, на рабочих местах, в алых наушниках индивидуальной связи с компьютером. Так… И спины у них были чересчур прямые — ох, как знал Хайдаров эту привычно-гордую осанку пилотов…

Командир сидел в своем кресле — посреди рубки, — сутулил широченные плечи. Его спокойная и свободная поза тоже была многозначительна — своей нарочитостью. Динамик тихо репитовал пассажирское оповещение: «Угроза метеоритной атаки, всем к моменту ноль от пятидесяти быть в амортизаторах! Отсчет. Пять-десят… Сорок-девять…»

— Займешь каюту Шерны? — спросил командир.

— Есть, — сказал Хайдаров.

— Это не приказ. Можешь в моей.

— Я бы остался здесь, — сказал Хайдаров. — Разреши взять скафандр Шерны и вернуться.

— Со-рок, — отсчитал Оккам.

— Не разрешаю, — сказал Уйм.

— Есть. Номер каюты?

— Седьмая, — командир отсалютовал Хайдарову, двинул рычаг кресла, и оно, шипя, развалилось в перегрузочное положение.

В пассажирском модуле голос машины гремел, как голос рока. От комингса рубки Хайдаров нырнул в пассажирский ствол «А» и понесся, держась за поручень — мелькнул коридор второго уровня, ноги ударились в мягкий потолок первого, но уже не было пола и потолка, корабль остановил вращение. Слева от Хайдарова светилась перевернутая семерка. Седьмая каюта. А справа выскочил прыжком, как огромный мяч, диетолог Савельев — остановился, блеснул глазками. Он же в тринадцатой, подумал Хайдаров, втягиваясь в каюту. Быстро огляделся — личные вещи Шерны убраны. По-видимому, корабль ориентировали перед маневром. Хайдарова то прижимало к амортизатору, то норовило бросить на скафандр, укоризненно покачивающий пустым шлемом. «Десять!» — предупредил Оккам. Вот и амортизатор надувается, наползает на тело, — такое привычное, но всегда странное ощущение — локти сами собой приподнимаются, отжимаемые нагрудными пневматиками. «Два!» Николай поднял руки, дернул рукоятки колпака, и тот мягко, готовно ухнул на койку, так что скафандр очутился в полуметре от человека. Оккам заботливо спросил: «Пассажир семь, проверка связи, ответь, пожалуйста!» «Седьмой Оккаму, порядок…» — прохрипел Хайдаров.

Крепко давило по оси икс, то есть от груди к спине, и по этой своей мысли, что «ускорение по оси икс», а не просто «на грудь», Хайдаров понял, что ускорение больше трех. Скорее всего — четыре с десятыми. Корабль уходил с орбиты со всей возможной поспешностью.

Любопытно, куда мы жмем, подумал Николай. На ближнюю к Земле орбиту, чтобы уйти на ту сторону, загородиться планетой от метеоритов? Он лежал с закрытыми глазами, стараясь не сосредоточиваться на своих ощущениях. Представлял себе, как несется корабль — боком, опустив нос к Земле, изрыгая кормою бесцветное пламя, и по всему корпусу перебегают, как синие змейки, тлеющие разряды. Откуда вот взялись эти бесконечные метеориты… Вроде бы не сезон. Первый пришел три часа назад, то есть градусах в пятидесяти отсюда. Поток? Похоже на поток. Тем более не сезон. А как лихо Марта Стоник придумала насчет «космической пули» — на что только не пойдет влюбленный, чтобы привлечь к себе внимание! Космос. Чего он только не вытворяет с людьми. На Земле такая женщина, как Марта, не влюбилась бы в Уйма. Проблема просто не возникла бы. Там все просто — перманентный психологический контроль: у каждого свой канал связи с машиной-контролером, и любой сильный импульс мгновенно фиксируется. У Марты был, наверно, свсрхсильный, когда она знакомилась с Уймом. Для первой встречи с пассажирами командир надевает парадную каскетку, белую с золотом — нелепость, в сущности. Дикарство, но пассажирам нравится. Да, сверхсильный импульс, сигнал опасной потери равновесия, плюс, несомненно, ощущение боязни и неуверенности в себе. На Земле ГСПК ответила бы транквилизирующим[2] воздействием, импульс был бы подавлен, еще не пройдя в сознание, и ничего бы не осталось, кроме легкой неприязни при следующей встрече Марты с объектом, то есть с Грантом Уймом. Лихая штука, эта ГСПК, «Глобальная система психического кондиционирования». Величайшее творение человечества, как мы старательно внушаем себе и окружающим… Эх, ты, скептик, поддел себя Николай. Такому скепсису цена грош. Люди-то счастливы. Поди теперь отыщи настоящего, добротного сумасшедшего — для демонстраций студентам приходится пускать видеозаписи… Экая привычка к бесплодным умствованиям! ГСПК — факт действительности, столь же значимый, как научно-промышленный комплекс планеты. Бессмысленно теперь рассуждать о негативных сторонах психического кондиционирования — без него уже нельзя обойтись. Без него все развалится. Три поколения выросли в перине душевного комфорта. Импульсы страха, неуверенности в себе, запретных влечений, агрессивности — подавляются. Побуждается творческая активность, тонко компенсируется недостаток отрицательных эмоций: страха, неуверенности в себе и прочего…

…И все прекрасно, подхватил Николай Хайдаров. Я сам толковал об этом тысячу раз или чуть побольше, и в это верю — да-да, верю и сознательно применяю этот гнусный теологический оборот, потому что знать я не могу, и никто не может, потому что знание невозможно без эксперимента. А чтобы проверить, полезна ли ГСПК, надо одну половину человечества изолировать от другой этак лет на двадцать. И в одной половине применять кондиционирование, а вторую оставить жить, как трава растет, и сравнивать количество самоубийств, психических расстройств, количество язвенников и гипертоников, и еще разводов, несчастных случаев на дорогах и бог знает чего. Это невозможно, и не только из-за того, что никто не пойдет на эксперимент с четырьмя миллиардами человек. Даже не потому, что взамен одного человечества мы получим два, и неизвестно, к каким конфликтам это приведет. Просто эксперимент не будет чистым — ГСПК уже есть, это, повторяю, капитальнейший факт действительности, и его нельзя изъять из действительности. Может быть, нам лучше жилось бы и без водопровода и канализации — если бы мы не знали о таковых. Но попробуйте сегодня выключить водопровод! Ох, не пожелаем мы умываться в канаве… А заставь нас — вот тут количество самоубийств и возрастет в эн раз.

Однако мы ускоряемся и ускоряемся — куда же мы это? Словно удираем. Не от чего-то, а от кого-то. Космические снаряды — эк загнула! Однако минут пять уже давит… В амортизаторе, как известно, чувство времени нарушается.

Он покашлял, прочищая горло, и позвал:

— Оккам, я Николай. Соедини с рубкой, видео, — и вдвинул экран между собой и пустым лицом скафандра.

Сейчас же он увидел командира. Грант Уйм смотрел куда-то, подняв голову, выставив подбородок. Рот его был по-старушечьи поджат. Он покосился на Хайдарова и опять уставился вперед и вверх. Буркнул:

— Как ты там, куратор?

— Спасибо, командир, — сказал Хайдаров. — Что происходит?

Командир смотрел не вперед, а назад, на кормовой сектор внешнего обзора, — за его затылком маячили стойки штурманского пульта, «условного носа» рубки.

— Происходит, происходит… — невнятно проговорил Уйм. Звонко, резко спросил: — Дистанция?

— Уменьшается, командир, — ответил голос Краснова.