Брахак советовал Ахуке охранять пришельцев этой ночью. Высказался и вернулся в подземелье — мрачно, не попрощавшись.

Все это было неприятно; опасно, быть может, но в бедной Колькиной голове уже стонало: хватит, перестаньте, я человек тоже — дайте вздохнуть! Ахука почти бегом ринулся с холма, в беспощадном темпе привел к лечилищу и выговорил одним духом: «Я произношу важное: без меня лечилища не покидайте — вернусь до заката».

— Останься, Ахука! — почти взмолился Колька, а Володя жалобно протянул руки — куда там… С дерева съехал Тарас Бульба, держа под лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез.

Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище.

Колька еще немного постоял на поляне, жмурясь от головной боли и соображая: Брахак спросил, как его зовут; Ахука назвал костлявого «потерявшим имя» — возможно, общение с Великой Памятью чревато распадом личности? Да их там сидело несколько сотен, что же они, глупые? Нет, положительно не следовало отпускать Ахуку!

Рафаил лежал тихий, розовый. Бритый. Володя стоял над ним с застывшей на лице счастливой улыбкой. Больной спал, посвистывая вздернутым властным носом. Хоть здесь все спокойно. Колька рухнул на лежанку, взялся за виски.

— Бурмистров, болит голова?

— Кажется, болит. От голода, по-моему, а здесь пусто.

…«Йе-и-о», — провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна. Кудрявая девушка стояла рядом с ним, протягивая ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька пробормотал: «Прохладного полудня…»

— Прими это и съешь. Это бахуш.

Он, морщась, разломил сухой лист обертки. Внутри были сушеные белые черви, какие попадаются в яблоках, но крупные, парафиновые — гадость.

— Оч-чень вкусно, похоже на снетки, — сказал Володя. — Ешь, ешь! Это не черви, — он хрустел «бахушем» вовсю.

— Ну, другая гадость, — он нерешительно попробовал, и вдруг набросился и пожирал хрустящие соленые штучки, как собака жрет траву весной — с бессознательной жадностью. Голова пошла проясняться после трех глотков, спадала боль, как газ из воздушного шара.

— Сушеные брюшки насекомых, по-видимому, термитов, — заметил Володя.

Повеселевший Колька спросил:

— А «снетки» — тоже термиты, энциклопедист?

Кудрявая пробежала, принесла свернутый кульком лист с кучей плодов. Колька, морщась от уходящей боли, смотрел, как она бежит. Умеет бегать, эстетика движений — что надо… Ох, что за аппетит, чертовщина!

Они ели так, что треск стоял в лечилище. Остановиться было невозможно.

— Сиги, — пробормотал Володя, — необыкновенно вкусны с белым столовым вином, смотри нумер 1250.

— Это сиги, а снетки?

— «Привозятся в Петербург только мороженными. Это — самая мелкая рыба…» — и дальше: — «их совсем не потрошат, промыв только как можно лучше, осушить на салфетке…»

— Ох-ха-ха, — заходился Колька, — отлично! «К каждой книге приложен следующий мой штемпель!»

Хорошо. Будто они сидели в уютной кухне Клавдии Ивановны, и Вовка, забавляясь, цитировал на память целые страницы из книги «Подарок молодым хозяйкам, или средство к уменьшению расходов» — толстый золоченый корешок красовался на полке, рядом с эмалевыми вместилищами для круп…

Девушка наблюдала за ними внимательно.

— Ну, посмеялись, и к делу. Задаем вопросы, Вова? Х-м… — он сморщился от усилий и заговорил на раджана, слушая свой голос:

— Прохладного полудня тебе… — ничего, получалось на раджана. — Мы не знаем твоего имени.

— Дхарма мое имя, — тихо, певуче, с легким придыханием на горловых звуках. — И вам прохладного полудня, спрашивайте…

— Как ты знаешь, что мы желаем спрашивать тебя? — он говорил почти свободно, ай да Великая Память! Чудо состоялось, гляди-ка…

Дхарма склонилась к больному, тронула его ладонью и распрямилась, как пружинка — пришлось отвести от нее глаза.

— Как я знаю, — повторила она рассеянно. — Тебя и Володи — я обучала Нарана. Спрашивайте.

— Спрашиваю: кто и из какой касты поможет нам, сопроводив к железному дому? Мы хотим отправиться туда с возможной поспешностью.

Она посмотрела еще внимательней.

— О, да ты воистину Адвеста… Тебе ведомы касты?

Он покраснел. «Адвеста» — шустрый, ловкий. Прилепили кличку! Но действительно, названия каст сами поднялись из памяти: Управляющие Равновесием, Воспитатели, Врачи, Наблюдающие Небо, Художники, Певцы, Кузнецы… Он повторил их по-русски — Володя поспешно чиркал карандашом, записывая — следовательно, их обучали в разном объеме…

— Отвечаю тебе, — говорила Дхарма. — О вас печется Брахак, Управляющий, и Ахука, Наблюдающий Небо. Жара спадет через одну дюжинную и, взяв Птиц, они вас сопроводят.

— Понял, Вова? Одна дюжинная — два часа. Каких-то птиц они возьмут — технический термин, по-видимому… Спрашиваю дальше.

Опять на раджана:

— Ты Врач, Дхарма? — она кивнула. — Спрашиваю: позволишь ли ты теперь везти Раф-фаи в железном доме? Далекий и трудный путь.

— Он здоров, — послышался тихий ответ. — У железного дома Врач даст ему бахуш. Вези.

— Мое лицо обращено к тебе, как к звезде восхода, — он автоматически воспроизвел формулу наибольшей благодарности. — Спрошу я, почему ты сама не хочешь… х-м… взять Птиц, когда спадет жара? Брахак и Ахука — где они? — а ты с нами. Мы же спешим к железному дому.

— Я — Врач, — она указала на Рафаила. — Врач неразлучен с больным.

— Что, что она говорит? — спросил Бурмистров.

Колька перевел.

— Все может быть… Впрочем, она в тебя влюбилась.

— Молчи, балбес! — прошипел Колька.

— Смущаешься, как девственник, — констатировал Бурмистров. — Но извини, извини… Послушай, Николай, мы уяснили себе конкретную обстановку — предлагаю перейти к систематической информации.

— А ну тебя, — Колька старался не смотреть на Дхарму. И так ему хотелось поговорить с ней по-русски, казалось, что поймет. И очень уж легкомысленно одета — поясок, нашлепочки. Нет, этого нельзя!

— К делу, — сказал Володя. — Я приготовил вопросник.

Действительно, у него было все готово. Он читал свои наметки вслух. Колька переводил, Дхарма отвечала. Народ именуется Раджана, как и язык (пение у Памяти называется «нарана-на». Городов, точнее поселений, имеется дюжина дюжин, приблизительно. Доподлинно это известно Наранам…

— Вовка, спроси — сколько Наран?

— Не отвлекайся, Николай… Четвертое: едят ли они мясо? Каких животных разводят на мясо?

Ответ был краткий, с оттенком брезгливости — не едят.

Дальше следовало спросить: кто ваши боги? Но слова «бог» и какого бы то ни было понятия, аналогичного высшей силе, в словаре не оказалось. Религия, вера, культ, поклонение — тщетно… Колька с досадой покряхтел. В языке не было даже вечной антитезы — «верю — не верю».

— Кто создал людей? — нашелся Бурмистров.

Ответ был странный: «Людей создало Равновесие». Неясность должна была разрешиться ответом на следующий вопрос:

— Кто создал Равновесие, Врач Дхарма? — спросил Колька.

— Раджаны, — ответила девушка с явным удивлением.

— М-да, — сказал Володя, — кольцовка… Спроси-ка, кто создал касты?

По-видимому, девушка теряла терпение. Ответом был вопрос:

— А разве в вашем Равновесии все Головастые делают одно?

Очень кстати разговор прервался. Опрокинулась корзинка, и на траву вывалился «нардик» — розовый клубок — с писком пополз, таращась мокрым глазом посреди спины…

— Вовка, слушай… Они поклоняются этим вот, я точно тебе говорю. Наранам! В них все дело, я точно говорю, давай о них выспрашивать, а? Понимаешь, слово, «нардик» — производное от Нараны!

Но Бурмистров помотал головой. Он чиркал в записной книжке, стенографируя, и бормотал вслух для контроля:

«…переводимое „каста“ означает профессию — предв. Сочетание „тха“ перед существительным — аналогия с прописной буквой, означает имя собственное, либо понятие…»

— Не только перед существительным, — поправил Колька.

Володя кивнул. Он был в своей стихии: факты, факты, точное знание! Бледное лицо Рафаила, казалось, выражало торжество, и Колька вспомнил его слова: «Мы привыкли считать, что первооткрыватель должен быть суперменом. Это ошибка. Он должен быть ученым. Перед лицом непонятных фактов супермен теряет психическое равновесие, оспаривает факты оружием. Или другим однозначным методом. Настоящий ученый, и только он, сохраняет спокойствие в самой сложной ситуации. Ему некогда паниковать».