Чем старше, тем сложнее становились их отношения. И Димка за ходатайство перед тестем об устройстве брата в милицию сорвал с брата немалые деньги. Они давно жили врозь. У каждого своя семья, дети, отдельные квартиры. Но именно после возвращения Димки с Севера братья стали неразлучными, какими не были даже в детстве. Они не могли друг без друга прожить и одного дня.

Они везде и всюду были вместе. Хитрый, коварный Кешка и тупой, драчливый Димка с луженой глоткой, первый бабник города. Что их объединяло? Конечно, не родственные чувства. Это понимали все, знавшие Быковых хоть немного. Теща и тесть Кешки внезапно возненавидели зятя. Они постоянно убеждали дочь оставить болезненного дохляка–мужа, какой ни разу не помог им ни в доме, ни в огороде.

— Его только вместо пугала в огороде использовать. Больше ни на что не годен. Он лопату берет за штык, а черенком копать норовит! Разве это мужик? От него одни убытки. Ни забор починить, ни гвоздя вбить не может. Только детей стругает. Так на это ума не надо! — орала теща дородная крепкая баба, прожившая всю свою жизнь в частном доме при огороде и хозяйстве.

С самого утра намотавшись по дому, она выходила к бабам, сидевшим на скамейках, и, подбоченясь, горланила на всю улицу, понося зятя на чем свет стоит:

— Нахлебник! Дармоед! Гнида подштанная! Работать не хочет! А как жрать, так за ушами трещит. А работать — не дозовешься. Налопается, что боров, и на диване отлеживается. А мне говорит: «После обеда вредно работать. Надо, чтобы еда переварилась в желудке. Иначе заворот кишок может случиться. А здоровье беречь нужно. Оно одно на всю жизнь дано. Это вам, как старухе, знать надо». Ну я послушала и тоже легла. До самой ночи. Думаю, нехай тот хряк сам себе жрать приготовит, подаст, погладит и за собой постирает. Так он, ишак шелудивый, к матери смотался вечером. А дочка и внуки на нашей шее остались. Пришлось вставать и чертоломить снова! Но уже всей оравой! Этот пес аж через три дня объявился. И враз за стол. Я ему — ни шиша. Легла и все тут. Отдыхаю после обеда, как он советовал. Он покрутился у пустого стола, как муха возле сухого говна, и опять к матери настропалился. Мне того и надо. Решила дочку от него отнять, чтобы отвыкла. Внучат к деду приучать стала, чтоб не пошли в отца. Ну, прошла неделя, вторая кончается. Нету Кешки. Дочка ночами в подушку ревет. Обидно ей. Что цветущие годы свела на идиота. Я ей воспретила звонить, ходит» к свекрухе, мириться с обалдуем. Пообещала сама внучат растить. Дочке велела наряжаться, за собой следить, поступить на работу или учебу. Она и послушалась. Устроилась на почте. Оператором. Почту сортирует. Заодно засела за учебники. Уже месяц так вот прошел. Ни женой, ни вдовой моя девочка мается. На детей гад ни копейки не дал. И только я собралась сходить к свахе про алименты поговорить, глядь, мильтон на порог взошел. Испугалась я до смерти. Навроде ничего плохого не утворила, а зачем в дом мент пришел? Открываю двери, глядь, а это Кешка стоит и лыбится: «Ну что, теща, напустила в штаны со страху? — спрашивает меня. А я уже опомнилась и говорю ему: «Рядись хоть в генерала! Для меня ты как был говном, так и остался».

— Ой, Евдокия, не груби с ним нынче. Он хоть и говно, но уже при власти. Всякую пакость утворить может. Не узнаешь, с какой стороны подсунет. Остерегайся его нынче. На добрые отношения они не гожи. А вот на зло — гораздые! — предупредила Дусю соседка.

— А мне плевать на него! Бояться нечего! Живем как все! Не убиваем. Не воруем! Работаем, как проклятые, света не видим. На чужие харчи не заримся!

— Так что же дальше было? Накормила ты Кешку?

— Принес денег детям? — спрашивали любопытные соседки.

— Хрен ему гнилой в зубы! Стану я его кормить! У меня своя орава! Только успеваешь поворачиваться! Что мне чужого кормить? Развернулась и по своим делам. Он уже с дочкой говорил. Все уламывал ее пойти жить к свекрухе. Да кто же от родной матери к чужой тетке пойдет? Чертоломить на нее? Нет! Моя девочка мозги сыскала. Я ей их на место вставила. Конечно, отказалась наотрез! Уж таких козлов, как он, пучками на каждом перекрестке собирать можно. Он детей с собой уговаривал. Но и они ни на шаг не отступились от нас. Тогда он денег дал дочке на детей. Советовал подумать над будущим. Обещал через неделю прийти. За окончательным ответом. А моя девочка не дура. Возьми и ляпни Кешке: «Вот купишь свою квартиру или дом, тогда и зови. А к свекрухе — не пойду жить. С меня и тебя хватает! Не хочу второй хомут на шею вешать». Вот уж месяц прошел, а его все нет! Зато брательник его, Димка, надысь пожаловал. Деньги на детей привез. От Кешки. Конфетов чуть не мешок. Дочке подарки. И говорит: «Все упрямишься, егоза? Не желаешь с нашей матерью жить? Гляди, прозеваешь мужика. Нынче девок пруд пруди. Любую возьмет. А ты останешься в разводягах, никому не нужная. О детях подумай. Им отец нужен!» Моя на Димку напустилась: «Либо в свою квартиру приду, либо с матерью останусь. Так и передай. А пугать меня не надо. С меня одного Кешки по горло хватило. Другого не нужно. Промеж ног не чешется. Я — не вы — Быковы! Иди прочь!» И прогнала! Нынче спокойно живем. Никто не приходит почти месяц. Может, оставят в покое. Дочка уже в техникум поступила. Живем как можем. Не жалуемся. Всего хватает. Лишь бы покой и здоровье были, — вздохнула Евдокия.

— Димка Быков тоже в милиции работает. Ох, и злой мужик! Ты не серди его! Он без души живет! Всю жизнь в фулюганах был. От него добра, как и ума, уже не появится! — охнула соседка, завидев машину, подъехавшую к дому Евдокии. — Кажись, к вам приехали?

— Легок на помине, как черт на овине! — сплюнула баба, увидев зятя, направлявшегося к калитке.

— Эй, теща! Иди домой! Разговор имеется! Хватит мне кости перебирать! — увидел Кешка Евдокию.

— Сгинь, гад! Не об чем с тобой судачить. — сплюнула баба. Но, увидев, как тот сиганул в дом, заторопилась следом.

Старухи–соседки до темноты сидели на лавочке, ожидали Дуську. Им так хотелось узнать, о чем говорил зять с нею, на чем порешили? Но баба не вышла из дома.

Лишь Кешка, вернувшись к машине, вытащил из багажника тяжеленные сумки, сгибаясь в три погибели, поволок в дом.

— Видать, уговорил. Помирились. Оно и верно. Нельзя детей от отца отрывать. Он им от Бога даден! — говорили бабы тихо.

Лишь ночью ушла машина от дома Евдокии. А через несколько минут в окнах погас свет.

На следующий день все соседи удивились, увидев, как в подкативший грузовик носили Быковы пожитки дочери и внуков Евдокии. Им помогал Петрович, тесть Кешки, аккуратно укладывал посуду, койки, чемоданы и узлы.

— К свекрухе дочку отправляешь? — не выдержав, спросила старуха–соседка.

— Нет, в свою квартиру переходят. Сами станут жить. Своим гнездом. Как и положено людям. На что молодым мешать? Мы уже сами, по–стариковски доживем. Нельзя цепями у молодых виснуть, — закашлялся старик. И смахнул слезу, прощаясь с внуками.

Те, нырнув в отцовскую иномарку, враз все забыли. Радовались предстоящей новой жизни, в какую, словно в сказку, увозил отец.

Детвора помахала из окна машины бабке с дедом. И, повизгивая от радости, смотрела вперед — на дорогу, ведущую в центр города. Где–то там их новая квартира! В ней все будет заново! И жизнь…

Машина вскоре исчезла из виду. Только Евдокия стояла у калитки, вытирая мокрое лицо линялым фартуком.

Ей бы радоваться. Ведь наладилась жизнь дочки, внуков. Теперь они станут жить самостоятельно. И, наверное, неплохо. Ведь, вон зять, сумел купить машину. Не какую–нибудь, заграничную. В таких лишь богатеи ездят. Купил и квартиру. Не на отшибе, а в центре. Трехкомнатную. С балконом. Говорил, что есть большой двор, будет где детям поиграть и побегать. Все наладилось. Но от чего так щемит сердце и не верит в счастье? Бьется сердце, как замерзающая птица в закрытое окно. Тепло и жизнь рядом. Но как до него дотянуться, как схватить?

Евдокия уходит в дом, не оглянувшись на соседок. О чем с ними говорить теперь? Судить зятя? А может, он и впрямь образумится, станет сыном? А родных не предают, не выворачивают наизнанку перед чужими. Их либо хвалят, либо молчат.